Она провела ладонью по щеке.
Это было не ее лицо — такого выражения прежде никогда не было. Она стала разглядывать внимательнее и вдруг произошла странная вещь — лицо сначала затуманилось, а потом и вовсе исчезло, а на месте него возникло бледное изображение Легиона. От ужаса Кошу откинуло к стене, она схватила бутылку с шампунем и швырнула прямо в это лицо — зеркало раскололось на несколько кусков. Но этого было мало — все еще боясь, что он может выйти из одного из них — колотила осколком бутылки, пока от зеркала не остались мелкие кусочки. Порезала обе руки.
— Я не человек. — сказала она вслух. — Я — мутант. Поэтому я не умею жить среди людей. Я ненавижу себя за это. Но мне нужен кто-то, кто скажет мне, как мне жить.
Нет никакой морали. Мораль — это бабки и власть. Власть — это секс и бабки.
Холодная злость натянулась в Коше упругой струной. В дверь стали колотить и орать, чтобы она открыла. Коша усмехнулась — впервые в жизни она испытывала удовольствие от того, что кому-то из-за нее пришлось напрячься.
Не спеша оделась и вышла. Окинула отвердевшим взглядом санитарку и того мясника, который ковырялся в ней без наркоза. Прибежали!
— Я упала в обморок, — сказала Коша равнодушно. — Если надо, я заплачу за зеркало.
— Да нет, — усмехнувшись, сказал мясник. — Обойдемся. Завтра домой пойдешь.
— Хорошо, — сказала она послушно и, пройдя мимо подозрительной санитарки, направилась в палату.
— Зайди ко мне в кабинет! — раздался голос за спиной.
Медленно оглянулась: врач стоял один посреди коридора, санитарка гремела внутри душевой стеклами.
— Зачем? Мне нехорошо, я хочу прилечь.
— Ладно, — ответил он ей с той же внутренней жесткостью. — Зайди позже. Вечером. Я сегодня долго буду.
Да пошел ты… Знала — зачем. Молча легла в свою койку. Женщины в палате журчали о своем, о женском. Она старалась не слушать. Долго изучала потолок.
— Слышь, — тихо позвала ее рыжая. — А ты чего? Ты как сюда?
— Да… С крыши прилетела, — мрачно сказала Коша. — Жопой так долбанулась, что все вылетело.
Рыжая покачала головой:
— С какого этажа-то?
— С большого. То ли восьмой, то ли седьмой. Хорошо сугроб был внизу… — со смиренной иронией Коша пожала плечами.
— Да… Повезло с сугробом-то… — рыжая задумчиво теребила губу.
— А ты куда с таким пузом? Сохраняешься?
Рыжая покачала головой:
— Не… Избавиться никак не могу. Сначала я в дурке лежала — никакой возможности не было, потом денег не было. Когда нашла уже — во. Пять месяцев.
Рыжая злобно хлопнула себя по брюху.
Смутная догадка шевельнулась в Кошином мозгу, затаив дыхание он спросила:
— А чего в дурке-то?
— А… Тошно вспоминать. Дура потому что! Халявы захотелось… Зато намаялась я… Теперь умная. Пойду цветочницей работать. Если только от этого чудовища избавлюсь.
— От какого чудовища?
Рыжая внимательно посмотрела на Кошу и позвала:
— Иди сюда ко мне. Я под одеялом расскажу, чтобы никто не слышал.
Коша шмыгнула к ней. Девушки закрылись с головой.
— Слышь. Я в группе песни пела. Ну такое про черепа, вампиров. В курке-косухе ходила. Вот. Планы у нас были супер-пупер. А денег — ни фига. Ну, вот мне гитарист и говорит — хочешь звездой стать? Я говорю — хочу. А он мне — есть человек, который из тебя ведьму сделает, и ты без всяких денег звездой станешь. Только надо ритуал посвящения пройти. Я, естественно, согласилась. Э, тебя как зовут?
— Коша…
— Странное имя. Ну фиг с ним. Короче. Кош. Летом дело было. Две недели я какие-то замороченные книги читала. Потом мы поехали на Каменный остров в особняк и там две тетки меня сразу в ванну поволокли. Властные такие. Красивые обе. Одна, правда, старая, но все равно красивая. Благородное лицо такое. Как давай же меня молодая в ванной тискать. О! Я думала — умру. Но самое гадкое — не от боли, а от удовольствия. Потом старая пришла. Напоили меня чем-то, обдымили. Бормотать мне давай в уши. Я ничего не помню, только какой-то ибис. Чибис. А дальше помню — но как сон. Будто мне все приснилось. Выхожу я во двор. А там тринадцать парней в черном и гитарист мой среди них и человек такой в черных очках, а у него глаза, через очки светятся. Как меня к нему потянуло!
— Потянуло?!
— Ну да! Прямо как на веревке! Я сама хотела, чтобы он все сделал. Меня прямо разносило. Короче, когда он это сделал, я тут же сознание потеряла. И что дальше было — не помню! Такое наслаждение, огонь во мне горел и больно и сладко. Очнулась — в дурке. Что две недели делала — не знаю. От кого залетела — не знаю… Мне кажется они все там побывали. Но я убеждена, что ребенок от него. Мне надо убить его обязательно. Ты смотрела фильм про ребенка, который родился от собаки? Дамиен его звали?
— Ну…
— Так вот — это фигня! Антихрист не от собаки. Он от пришельца. Этот мужик — пришелец. Инопланетянин.
— А как же тебя выпустили из дурки-то? — усмехнулась Коша.
— А я, когда поняла, что мне все равно не поверят, сказала им, как они хотели. Меня и выпустили…
Рыжая замолчала, грызя губу.
Коша перебирала в памяти подробности одной известной ночи и думала, что только в этом безумном городе жизни совсем разных людей могли сплестись в такую безумную пьесу. Неужели тот, кто писал сценарий, из рода людей? Неужели это не игра вероятностей? Может быть Роня когда-то напишет книгу и объяснит все?
Рыжая вздохнула и повторила:
— Мне надо убить его. Я специально нажралась всякой дряни, чтобы схватки вызвать. Если он не сдохнет так, я его потом сама убью. Пусть меня в тюрьму, куда угодно…
— Я видела, — Коша в мрачном возбуждении вспомнила в мельчайших подробностях картины той летней ночи.
— Ты?! — удивилась рыжая дева, беременная Антихристом и принялась с мрачным сладострастием смаковать все новые и новые подробности.
Коша слушала ее с мучительным любопытством, пока в палату не вошла санитарка и не увидала пустую постель Кошкиной и огромный шуршащий ком на соседней койке. Женщина тихо подкралась и сдернула одеяло. Сладкая парочка взвизгнула, и у рыжей начались схватки. Она жалобно заорала.
— О! Подымайся, гулящая, — обрадовалась санитарка. — А ты геть в кровать! А то ишь! Паскуда! На столе орала, будто режут ее. Накурила в душе. Стекло разбила! Тюрьма по тебе плачет. Детоубийцы проклятые.
Коша отвернулась молча к окну.
Соседка пошла рожать недоношенного пятимесячного Антихриста.
Незаметно вползли сумерки. Включили свет. В палате наступила напряженная тишина — казалось все обитательницы вместе с той, которую увели.