— За мною ступайте. Истома! — крикнул приказчику. — Проследи, чтобы припасы зелейные, присланные от брата нашего, были бы посчитаны да записаны в книгу под цифирь.
Яков Аникиевич повернулся и пошел в терем, укрепленный толстыми в два бревна стенами с высокой, приспособленной под огневую стрельбу, крытой башней.
— И впрямь суров! — подмигнул казак Савве. — Держи крепче подрясничек, а то задерет полы, и за так от души всыплет!
От свежеструганных досок пахло хвоей, душистой смолой и лесом. В красном углу, перед дорогими, выписанными из Москвы и Царьграда иконами, мерцает неугасимая лампада. Пол чисто выскоблен, без ковров, даже не прикрытый рогожею, лавки так же стоят голыми, без полавочников, и лишь на столе — скромный льняной подскатертник. Не купеческая горница — монастырская трапезная!
— Отужинаем, чем Бог послал, — Строганов не спеша подошел к столу, подавая знак нести ужин.
Проворный хлопец расставил по столу деревянные миски, подал ложки, из печи горшок с пшеничной кашей, сдобренной конопляным маслом, да кувшин овсяного кваса, и только затем выставил свежий каравай.
Ели молча. Проголодавшийся казак уплетал-таки безвкусную, сваренную на воде пресную кашу, с тоской вспоминая обильный и разносольный харч у Григория Аникиевича в Орле.
«Вот кто на Чусовской землице настоящий упырь! — мелькнула у Васильки крамольная мысль. — Такой, знать, работает, деньги считает да постится. Оттого егонные мужики умом-то и повреждаются…» Казак посмотрел на Строганова исподлобья: «Ничего себе, вольная да хлебосольная православная землица. Хорошо здесь всякому, да не как Якову…»
Окончив есть, Строганов встал, прочитал молитву и приказал служившему за ужином холопу уложить казака и послушника почивать, а сам остался с Данилой наедине.
— Читал о тебе в письме у Григория, — неспешно, расставляя слова, произнес Яков. — Хорошо пишет, складно.
Купец испытующе посмотрел на Карего:
— Но мне ты и без того глянулся. На людей у меня нюх чуткий!
Данила усмехнулся.
— Что ж такого, себе на загляденье, учуял?
— Да хотя бы то, что сюда пришел, зная характер строгановский. Мог ведь я, дабы твою гордыню смирить, тебя и высечь, да поморить в яме. Или за то, что жену братову бесчестил, предать смерти. И не убоялся.
— Так и я мог тебя убить. Прямо на пристани. А потом в реку — и поминай, как звали. А ты впустил меня в свой дом и тоже не убоялся.
* * *
Карего поселили в просторной избе, специально поставленной Строгановым для особых гостей. Большие, закрытые слюдой окна, высокие, в два человеческих роста, стены, покрытая изразцами печь, пол, заботливо обитый для тепла войлоком. Данила скинул сапоги, и не спеша прошелся по избе. Резной стол, с парой литых подсвечников, над которым помещалась полка под книги или списки, массивное кресло для отдыха, вдоль стен — широкие, удобные лавки с приголовниками, чтобы гостю было удобней вздремнуть, когда вздумается.
Тихонько скрипнула незапертая дверь — на пороге показалась молодая розовощекая баба, одетая в красную расшитую узорами рубаху, и в накинутой поверх нее опашне.
Баба деловито перекрестилась на образа, скинула верхнюю одежду и неспешной походкой пошла к сундуку — стелить Карему постель. Она ловко придвинула к стенной лавке широкою скамью, сверху положила перинку, заправив ее льняной простынею, а сверху накинула легкое беличье одеялко, положив к изголовью пару маленьких атласных подушечек.
Закончив с постелью, баба встала подле нее, как вкопанная, и стыдливо опустила глаза.
— Тебя как зовут? — спросил Данила.
— Марфуша.
— Чего же ты, Марфуша, еще ждешь?
Лицо бабы пунцово вспыхнуло, она улыбнулась и, скидывая на пол рубаху, открыла Карему свою жаркую, манящую наготу.
— Тебя никак Яков Аникиевич прислал? — усмехнулся Карий.
Марфуша лукаво посмотрела на Данилу и нарочито смиренно поклонилась:
— Сама пришла… дабы плотью не томился… Небось по бабе-то соскучился?
— Соскучился, Марфуша, еще как соскучился, — Данила подал бабе лежавший у дверей охабень. — Смертельно устал я, Марфушенька. Завтра о сем потолкуем, утро вечера мудренее, а день ночки честнее.
Баба недовольно напялила рубаху и, не застегиваясь, накинула на плечи охабень:
— Как знаешь… Я бы хорошо приласкала.
— Ступай, Марфуша, — сухо ответил Карий, протягивая бабе деньги, — прими копеечку. Знатно мне постель постелила, надобно на ней и выспаться подоброму.
Марфуша зажала серебряную чешуйку в кулачок, хмыкнула и поспешно вышла из избы.
«Ну, купец! Ай да Строганов — решил меня хоромами заманить, да через бабью ласку приручить!» —
Данила заложил дверной засов и подумал, что судьба уже свела его с тремя купеческими братьями, только в отличие от сказки, проведя его путь от младшего—к старшему.
Сон не шел, но мучительная дремота одолела быстро, заставляя то забываться, проваливаясь в скользящую темноту, то, вздрагивая, возвращаться назад на бессонное ложе.
* * *
— Погляди, Яков Аникиевич, как кровь в человеке лютует! — Истома указал перстом на Данилу, на следующее утро плывущего посреди Чусовой. — Истинный крест, лютый зверь, а не человек!
— Принеси-ка овчинный покров, — Строганов снисходительно посмотрел на приказчика. — Пойду на лодочке покатаюсь…
Яков помог забраться пловцу в легкий, остроносый стружек, и протянул сшитое из овечьих шкур покрывало:
— Хороша водица?
— Да как родился на свет заново.
— А Марфушка, стало быть, не по вкусу пришлась. Что так?
— Больно смелая, — засмеялся Карий. — Чуть не снасильничала, насилу отбился!
— Добро, Данила! — Строганов серьезно качнул головой. — Дам тебе девку непорочную, да без изъяна!
— А что, ежели с ней потешусь, да и брошу? Тогда как?
Строганов с удивлением посмотрел на Карего:
— Тебя никто и не неволит. С моими деньгами да под мое слово женихи вмиг сыщутся. И попрекнуть никто не посмеет!
— Не пойму, за что же такая строгановская милость? — удивился Данила. — Али и вправду денег не жалко?
— Ты моих денег не считай, — обрезал Яков Аникиевич. — Хочешь узнать, так напрямую и спрашивай! Тако мыслю: и ты службу вернее справлять станешь, да и девка от тебя добрый приплод принесет. Своей-то мякины у меня и без того достаточно.
Строганов задумчиво посмотрел на Данилу:
— Мне бы сотню таких молодцов как ты, за полгода Сибирь бы под себя подмял!
— Кликнул бы казаков на Волге. Там нынче вся гулящая Русь собралась, вот где настоящая сила!