Снегов посмотрел на ездока и жалобно простонал:
— Ты, господин, наверно, и есть проклятый сатана, раз перед тобою бесы трепещут.
— Василий? — в ужасе закричал всадник. — Ты же давно умер…
— Да, я под убоиною погребенный верно с полвека пролежал, — смутясь, ответил послушник царю. — А за сие время сам сгнил, и власы в могиле моей вылезли, и пальцы от хлада почернели и теперь отстают совсем без боли.
— Ты же в раю… святой… — цепенея от ужаса, вымолвил Иоанн.
— Василий Блаженный… — прокатилось по стоящим в оцепенении опричникам. — С того света восстал…
— Не позвали, не помянули меня в Царствии небесном, из-за нашего царя Ирода, — по-детски расплакался Савва. — Вот хотя бы ты, князь бесовский, ответь, забрал ли к себе окаянного Ивашку? Долго ли мне муку смертную терпеть прикажешь? Молчишь? Не смеешь ответствовать? Ну, так возьми, сатана, мяса пожри, конец твой близок!
Савва швырнул кусок мяса к лошадиным копытам. Испугавшись, конь встал на дыбы и, проваливаясь в мягком растаявшем снеге, опрокидывая седока, тяжело рухнул на спину.
— Блаженнейший, стой, ты куда?! — отчаянно взмолился Иоанн. — Погодь, я с тобой!
Савва повернулся и, угрожающе сложив для крестного знамения почерневшие пальцы, строго сказал:
— Нельзя тебе, сатано проклятый, со мною. Ко Христу иду. А коли просьбами докучать станешь, тогда твоего добра не попомню, вмиг перекрещу!
Иоанн возопил, заставляя опричников догнать и привести к нему Василия или хотя бы вымолить, вырвать у него прощение. Но блаженный исчез, словно камень, бесследно канувший в черную воду Волхова. Сбившиеся с ног опричники не встретили воскресшего святого, и некому было сказать, куда он укрылся, в чей дом пошел оплакивать горе. Потому что не осталось в Новгороде живых, потому что стал Новгород городом мертвых.
От стоявших лютых морозов, да внезапно пришедшей за ней оттепели рассыпалась и растеклась по ночной земле луна, оставшись плыть по небу истаевающей полосой месяца.
На мертвом холме, где не росли деревья, Карий наконец остановил выбившегося из сил коня. Он огляделся, тщетно пытаясь отыскать прямо из-под ног ускользнувшую дорогу: пути не стало. Мир заполнила топкая лунная зыбь и надвигавшаяся за ней тьма.
Долгое время безвестие сжигало Данилу изнутри: ни приходившие с северо-запада люди, ни строгановские соглядатаи не ведали о том, что творилось в Новгороде. И только по стоящим над городом заревам и дымам пожарищ, да блуждавшим окрест волчьим стаям догадывались о чинимых царем казнях и великом разорении. Да еще странствующие калики поговаривали про то, что через волхва лютого посвятился царь сатане да упился кровью мученика Филиппа, митрополита всея Руси.
Узнав о разорении Новгорода, Карий, не сказавшись Строгановым, покинул их земли, надеясь отыскать своих спутников среди живых, взятыми для допроса в царский полон. Теперь жизнь людей, ставших ему самыми близкими, зависела от его решительности и смертоносного ремесла. Теперь он благодарил Бога за то, что Его промыслом стал совершенным, не имеющим себе равных, убийцей, что теперь его прежнее зло сможет послужить во спасение. Карий знал, что ради Васильки и Саввы легко убьет каждого, кто посмеет встать на его пути.
Уставший, с разбитыми копытами о хрупкий наст, конь тяжело дышал и, хрипя, отказывался идти дальше. Спешившись, Данила снял с него сбрую, ставшую для изможденного скакуна непосильно тяжелой:
— Прощай, Облак. Винить тебя не в чем, ворочайся назад… — Данило повернулся и не торопясь, стал спускаться с оледенелого холма.
Он слышал, как за спиной жалобно заржал конь, как, ломая тонкую ледяную кору, отчаянно вставал на дыбы, умоляя всадника возвратиться. Карий не обернулся. Он знал, что каким бы ни был смелым и отчаянным конь, без седока ступить на крутой, стремительно влекущий вниз ледяной склон, не решится. Данила знал, что вместе с ним Облак не пройдет и двух верст, а одному, может, удастся возвратиться.
Направо пойдешь — убит будешь;
Налево пойдешь — смерть найдешь;
Прямо пойдешь — себя потеряешь,
А назад не вернешься…
«Неужто прав оказался блаженный? — уходя по колено в колючую снежную слюду, Данила вспомнил Давыдку Калачника, казачьего старшину, в одночасье ставшего юродивым. — Доселе и подумать не мог, что так слова отзовутся…»
* * *
С Новгородом было кончено: за шесть недель погромов, кровавых расправ и казней город обезлюдел и выгорел, да от потопленных тел расплескался вышедшим из берегов Волховом. Молчание, обещанное провидцем на небе, сползало вниз, устилая белым саваном обугленные остовы теремов и торговых дворов, раскатанные головни изб, да оставшиеся стоять пустыми прокопченные церкви. Вверху, под кружащимся белым небом, чернели вороньи стаи, на улицах деловито хозяйничали волчьи стаи, жестко соперничая и деля новые земли, наполненные без счета легкой добычей.
И денно и нощно шествующий за Иоанном Бомелий беспрестанно восхвалял угодную небесам государеву волю, ластился к Скуратову, туманно намекая царскому палачу, что не малохольные Ванька да Федька, а именно Малюта есть истинный Сын и наследник государев, которому в грядущем уготовано принять на себя венец Мономахов. Бомелий вдохновенно лгал, цитируя несуществующие пророчества, ссылался на никогда не бывшие предания и не изреченные свидетельства, ловко манипулируя громкими именами святых отцов и посвященных в оккультные тайны магов. И чем наглее, чем откровеннее была сказанная им ложь, тем явственнее странствующий чернокнижник верил, что Великая ложь неизбежно приводит к Правде. К Правде, которая не знает снисхождения и не дарует пощады.
Однажды отставшего от царской свиты Бомелия опричники чуть было не скормили волкам, заспорив, станут ли лютые звери есть проклятую плоть богоотступника. Тогда он с трудом избежал смерти, ослепив нападавших прожигающим зелием. С тех пор Бомелий все время держал при себе пузырек с кислотою, ужасая опричников невиданной властью «зелия сатанинского».
На Великий пост подули студеные северные ветра, накрывая Новгород февральскими вьюгами. Начавшейся непогоде Бомелий обрадовался, решив, что пресытившийся кровью царь, как всякий зверь, поспешит укрыться в своем логове и пожелает отправиться на отдых в Александровскую слободу. Уже закончился мясоед, прошла и Масленица, и пришла пора угомониться самому и унять обезумевших, ряженых бесами опричненных иноков.
Смущенный видением восставшего из мертвых и негодующего Василия Блаженного, царь поспешил простить Новгород и всех, кто сумел в нем выжить. Но даже в наступивший пост не мог успокоиться Иоанн, и поворотить с награбленным богатством в опричненную Слободу. Он жаждал новой крови.
* * *
Сначала было холодное дыхание, потом лицо обожгли сорвавшиеся с неба крошечные ледяные сколы. И вновь все успокоилось, стихло. Лишь тишина, скрипящая по насту осыпавшейся ледяной крошкой да едва прорастающий издалека рокочущий утробный вой.