— Злая ты и циничная. А девушки должны быть добрыми, — вздохнул Поль.
— А я считаю, что девушки должны быть сами собой, — вскипела Марго. — И трахаться с тем, кто им нравится, а не с тем, кто платит! Простите меня за это убеждение! — (Она все еще не могла простить Полю безобразную достачу на дискотеке и мерзкую сцену в бэдруме у него дома). — И кстати! Меня лично возмущает дико, когда мне начинают строить глазки всякие уроды с наглыми рожами и сальными кошельками! Я считаю, что это меня оскорбляет примерно так же, как симпатия горилы или орангутанга!..
— Пойдемте лучше попьем кофейку… — тактично предложил репортер и поднялся первым. — Где-то тут есть кафе.
— Пойдем… — согласилась Марго и, погремев в сложенных коробочкой руках, кубиками, повернулась к Полю. — Лучшая картина в твоем студио — это дартс. А после того, как Андрэ всадил в него дротики, он превратился вообще в совершенство.
Сказав это, Марго опять потрясла кубики, открыла ладони и посмотрела, как они легли.
— Бросаешь на удачу? — спросил Андрэ.
— Ну… — смутилась Марго и спрятала кубики.
— А я выдерну эти дротики, и этому вашему совершенству придет конец, — пообещал Поль.
— Напугал! — хохотнула Марго. — Совершенство всегда стараются уничтожить! Как только появляется совершенство, так его уничтожают… — … и это правильно! — продолжил флегматично Андрэ. — Ибо к совершенству стремится человек в своем развитии, а достигнув его, теряет стимул жить. Ибо само по себе совершенство — бессмысленно.
— Ну все! Идемте! — воскликнула Марго и наклонилась, чтобы убрать холсты.
Из куртки выпали слайды. Те, которые Валерий назвал шнягой и не велел никому показывать.
— Что это у тебя? — Андрэ Бретон живо наклонился и подобрал несколько рамочек.
— Да так…
Он пересмотрел слайды, поднимая их к солнечному свету, и попросил остальные:
— Дай мне их, — сказал он, требовательно протягивая пальцы.
Марго передала остальные рамочки и ожидала резюме.
Это были холсты писанные в последней питерской мастерской — они были таинственными знаками ее, Марго, состояний и смутных догадок. Например, одна из работ, отвергнутая Валерием, выглядела так: из светло-зеленого бесноватого пространства проступали формы отдаленно напоминающие дома, механизмы, которые тут же — на холсте — превращались в графические символы, и в проем между этими несуществующими формами удалялась фигура в высокой шляпе. Но все это было не главным. Главным в этой картине было то, что в той точке, которую называют центром композиции, была п у с т о т а!
И эта пустота увлекала в себя, как может увлекать свет в конце длинного тоннеля. Через эту пустоту или пустОту можно было уйти.
— Я возьму это? — Бретон выжидательно посмотрел на Марго.
— Бери! — пожала плечами она.
Андрэ порылся в карманах и вытащил первую стопочку слайдов, взятую у Поля в студио.
— Это можешь забрать обратно, — сказал репортер, пряча новую порцию на место старой.
Марго опять пожала плечами — никогда не поймешь, чего хотят эти галерейщики и прочие другие заказчики.
— Ну что, пойдем? — репортер выпрямился.
Поль неуклюже поднялся со стула.
— Пойдем.
Пропустив парней вперед, Марго заглянула на кухню, открыла холодильник и схватила первое, что попалось под руку. Кажется, кусок ветчины в целофановой упаковке.
Они не сели в БМВ и никуда не поехали, потому что кафе было совсем недалеко за углом. Глупо, что Марго не нашла его в тот день, когда попала на съемки фильма.
Она плелась следом за Андрэ и разглядывала свою сиреневую тень на ярком слепящем асфальте и обдумывала слова Андрэ. Очень верные слова. Вот, например, Чижик. Он точно достиг совершенства, ибо перестал обращать внимание на смерть и спасаться от нее, за это его тут же уничтожили. Да. Несомненно, он был совершенен. Хотя (возможно!) возможно он тоже был роботом? Настоящим стопроцентным роботом! И смерь ему по барабану. Смерть для него — телепортаха в Эдем?
«… и я не верю, что с тобой расстанусь…» И она вспоминала, как часами моталась без всякой цели в трамваях, стараясь забыть волшебную поездку в Нарву…
На террасе кафе никого не было.
Они были единственными посетителями.
Андрэ Бретон опустил свою сумку на пластиковый стул напротив выставленного на металлической подставке телевизора. Пел арабский певец, похожий на сотни тех, что поют в метро за мелкий прайс. И от мусульманской мелодии веяло безысходностью и потным рынком.
— Получается, — сказала Марго, усаживаясь за столик. — Что совершенство — опасно. И если хочешь продлить свое существование — будь несовершенным. Но отсюда следует интересный вывод. Надо быть — плохим!
— Не без этого, — сказал Андрэ. — Лучше быть плохим.
— Пропей печень и почки, если боишься охотников за органами, — мрачно заметил Поль.
И Марго посмотрела на него с уважением.
— А ты не безнадежен, — сказала она, щурясь на солнце. — Хотя, если честно, я не верю в охотников за органами. Мне кажется, их придумал Лео для своего «пипла».
— Кто это — Лео? — спросил Андрэ Бретон.
— Муж Аурелии, моей сестры, — вяло пояснил Поль.
— А…
Солнечная спокойная тишина, похожая на осеннюю российскую, завладела пространством и временем. Марго сидела, сунув руки в карманы куртки и, подняв плечи, и вдыхала запах сигарет перемешанный с запахом жаренных каштанов, который доносило от круглой железной жаровни, установленной на следующем перекрестке чернявым широколицым дядькой. Дядька громко предлагал свой товар и время от времени шуровал в печке.
Но это все были проявления тишины.
Марго снова достала кубики и начала машинально катать их по столу. Она не знала, почему она это сделала. Желание так поступить было безотчетным и проистекало из воцарившейся тишины. Это желание было воплощением требования тишины — так, как желание беременной есть рыбу зачастую бывает воплощением желания плода, разворачивающегося из двух склейвшихся в матке спиралей. И в этом желании зачастую кроется великая опасность для матери — расствориться в нем, утратить собственную личность дочиста и погибнуть, превратившись в кормовой придаток. Но, как всякая женщина, Марго обладала инстинктом охранения личности. Может быть, это эгоистично, но Марго хотелось обладать собственной личностью. Личность отличает человека от животного.
Усилием воли Марго повернула голову, и этот поворот головы разбудил на поверхности тишины невысокие робкие круги. Эти круги разбудили Андрэ, который до того отсутствовал, погруженный в глубину внутренней Франции; Поля, который забыл о приличиях, и, поедая Кошу глазами, в воображении занимался бог знает чем. Красный мокрый язык Поля непристойно скользил по ободку кружки.