— Столько всего случилось, — сказала она. — Я ездила к этой женщине, медиуму, или кто она там, и она показала мне моего деда. Он превратился в чудовище, захваченный между двумя мирами, в месте под названием Айдахо, а теперь вдруг — повсюду вампиры, и все из-за мертвого музыканта, которого я обожала, просто даже боготворила, когда сама была еще школьницей...
— Да, — сказал он. — В это трудно поверить. — Он снова поцеловал ее в губы. — И в тебя тоже трудно поверить. Что ты есть и что ты со мной. — Он провел рукой ей по лицу, убирая волосы, упавшие на глаза, и ее ни капельки не задело, что он, пусть даже и по незнанию, нарушил одно из общественных табу ее культуры.
Зазвонил телефон.
Это был оператор с телефонной станции: звонок из Таиланда. Звонила мама. Она как будто почувствовала на расстоянии, что ее дочь готова уступить домогательствам человека не ее круга...
— Хан мае, — сказала Хит в трубку. — Ты по поводу дедушки звонишь?
— Да, тан уа, — сказала мама. — Сегодня я снова ходила к шаману. Когда она вышла из транса, она мне сказала, что ты видела то, что есть... но это слишком ужасно... у нее были судороги... мне пришлось попросить шофера, чтобы он отвез ее в госпиталь к доктору Диксону.
— Мама, обряд изгнания надо проводить здесь, в Айдахо.
— Благословенные небеса... а где это? — Ханьинь Салуйе, мама Хит, совершенно не разбиралась в географии Америки, что, впрочем, неудивительно для человека, учившегося в Великобритании.
— Это в горах, — сказала Хит. — Мама, я думаю, духу дедушки очень плохо.
— Да, я тоже так думаю. — Мамин голос звучал как-то растерянно и отстранение; может быть, из-за плохой связи, а может, ханьинь сейчас больше заботили великосветские рауты и приемы в Бангкоке, чем душа и покой души свекра. — Но ведь ты обо всем позаботишься, правда? Найми лучшего экзорциста. Самого лучшего. Деньги мы переведем.
— Все не так просто, мама, — сказала Хит. — Они тут на улицах не валяются.
— Ах, эти непросвещенные американцы; даже в большом, крупном городе не наберется и двух экзорцистов, — вздохнула мама. — Как они так живут? Просто дремучее средневековье, темный век... никаких слуг... да у них даже нет короля. — Хит слышала подобные заявления всю свою жизнь — обычные разговоры среди тайской аристократии. Да, жизнь в Таиланде была удобнее: ничего делать не надо, все делают за тебя другие, — но леди Хит любила Америку. Здесь ты сам по себе что-то значишь. Здесь никого не волнует, кто там твои родители. О тебе судят лишь по твоим поступкам. Она терпеливо выслушала излияния матери и при первой же возможности — когда уже можно было не опасаться показаться невежливой — напомнила ей, что это международный звонок, да еще в период наибольшей нагрузки на линию.
— Благословенные небеса! Пожалуй, пора закругляться! — воскликнула мама. — Позвони мне, когда все будет готово, ладно? Мы больше не можем тянуть с кремацией твоего деда... а то люди нас не поймут.
— Да, хан мае.
— Да, и еще. Виравонг присылал к нам сватов на прошлой неделе. Как тебе такой вариант? Они, к несчастью, наполовину китайцы, но у них очень хорошие связи.
— Мама, ты не переживай. Я найду себе мужа. Когда придет время — когда я окончу университет.
После финального обмена любезностями Хит положила трубку. Она заметила, что Пи-Джей по-прежнему пожирает ее глазами. За все время ее разговора с мамой он даже не шелохнулся.
— Господи, ты такая красивая, — сказал он. — Я хочу тебя нарисовать.
— А я сойду за индейскую девушку? — рассмеялась Хит.
— За прекрасную индейскую девушку.
— Мне страшно. Как ты думаешь, этот твой друг... а вдруг он кого-то уже обратил... а вдруг их уже много?
Пи-Джей на секунду закрыл глаза. Весь напрягся и замер, как изваяние. Хит уже видела что-то подобное — так делала их семейный шаман. Когда это происходило, она объясняла, что посылает свой дух в путешествие, иногда — на другой конец света, чтобы увидеть, что происходит вдали отсюда. Может, он тоже сейчас посылает свой дух в путешествие. Она видела, как беззвучно шевелятся его губы — как будто он разговаривал с кем-то, кто был далеко-далеко.
Наконец он открыл глаза.
— Вчера ночью я даже не сомневался, что он сделал еще вампиров... я их видел как черные пятнышки в темноте... их было трое, может быть, четверо.
— Ты так говоришь, как будто у тебя какой-то радар, — сказала она.
— Так и есть. Что-то вроде того. Но сейчас я ничего не почувствовал. Может быть, солнечный свет их убил.
— Может быть.
Они поцеловались. Но заниматься любовью не стали: Хит боялась, что в комнату может войти Брайен или что телефон зазвонит опять — с очередными страшными новостями. На улице было уже светло, но свет солнца не смог рассеять дурные предчувствия Хит — не смог прогнать это кошмарное ощущение пустоты в животе. Может быть, солнечный свет их убил. А если нет?!
Она почему-то не сомневалась, что зло, которое вырвалось в мир, — оно больше, чем мертвый друг Пи-Джея, больше, чем ее дедушка, может быть, даже больше, чем исчезнувший Тимми Валентайн, рок-звезда и кумир подростков. То, что творится сейчас, это еще цветочки — всего лишь «разогрев» перед главным аттракционом. Похоже, что назревает вселенская битва между светом и тьмой.
Ей было страшно, так страшно, что она была вся — словно натянутая струна, но в этом трепещущем напряжении было и что-то сродни желанию. Она прижалась к Пи-Джею. Для нее он был олицетворением надежды. Она даже не знала почему. Вряд ли он был тем шаманом, о котором вела речь мама, но он знал принца Пратну до его превращения.
Наверное, он прочитал ее мысли, потому что сказал:
— Я не занимаюсь изгнанием злых духов.
— А может быть, мне не нужен духовный доктор, который берется за все и берет энную сумму в час за свои услуги, — сказала она. — Может, мне нужен шаман, который не хочет за это браться.
— Я не хочу, — отозвался Пи-Джей. — И всякий хороший шаман не захочет. Но я пока что не очень хороший шаман. — Он снова поцеловал ее в губы.
* * *
• память: 1600 •
Уже столько лет он охотится в темных проулках Вечного города. В добыче нет недостатка. И здесь есть где укрыться в засаде. Город — как светотени у Караваджо: светлые участки сияют чуть ли не ярче, чем солнце, темные — погружены в непроглядный мрак; там, где мрамор еще сверкает на стенах собора Святого Петра Микеланджело, там, где продажные женщины предлагают себя в сумрачной тени запыленного Колизея, там, где мрамор уже потускнел.
У него было столько имен за последние годы. Эрколино, Андреа, Себастьян, Гуалтьеро, Орландо. Он соблазнил стольких странников — обещал показать развалины Римского Форума или Золотого Дворца Нерона, но вместо этого уводил их в смерть, где нет никаких ощущений и зрелищ. Он был осторожен. Он убивал чисто и навсегда. Ему не нужны были спутники в его сумеречном мире. Он созерцал вечность один. Всегда — один.