Попрощавшись с охранниками, Фрэнк начинает спускаться вниз. Краем глаза он замечает одиноко стоящую женщину, но, приняв ее за одну из журналисток, решительно проходит мимо.
– Сознательно меня игнорируете, мистер Хаббл? – произносит знакомый вежливый голос.
Фрэнк останавливается. Оборачивается.
Миссис Шухов осторожно делает в его сторону два шага.
– Охранница сказала мне, что вы – человек привычки, – продолжает она, улыбаясь. – Всегда приходит и уходит через Северо-Западный вход, так она сказала.
– Вы, – медленно говорит Фрэнк, – доставили мне сегодня море забот.
Она не понимает, как следует толковать его тон. Что это – гнев? Или насмешливое лукавство? По его лицу тоже ничего не понять.
– Ну, извините меня, если…
– Да нет, вы тут не виноваты. Откуда вам было знать. – Уголки Фрэнковых губ почти незаметно подергиваются.
– Вы надо мной смеетесь, мистер Хаббл?
– Смеюсь? С какой стати?
Миссис Шухов вздыхает.
– Ну почему мужчины всегда все портят?
Тут Фрэнка посещает неожиданная мысль.
– Миссис Шухов, а вы не меня тут случайно поджидали?
– Наконец-то – проблеск интеллекта! Оказывается, мистер Хаббл, вы не безнадежны. – Она делает еще два шага ему навстречу. Он остается стоять на месте, не будучи посвящен в ритуал этого словесно-телесного танца. – Я подумала – а не захотите ли вы вместе со мной выпить по чашечке кофе, – говорит она. Он хмурится. – Если вы не против, – добавляет она поспешно. – Но если я переступаю какие-то границы, так и скажите. Может, ваши правила запрещают служащим запросто общаться с опозорившимися покупателями, или, может, у вас другие планы, – ничего, я все пойму.
– Погодите, дайте осмыслить. Вы хотите, чтобы я выпил вместе с вами по чашечке кофе?
– Ну, или чего-нибудь покрепче, если угодно.
– Да нет, кофе – это как раз… Как раз то, что нужно.
– То есть вы мне говорите «да»?
– Я не говорю «нет».
Миссис Шухов закатывает глаза.
– Честное слово! Думаю, если бы я отыскала в словаре слово «тупица», то толкование было бы коротким: «мужчина».
Миновав Площадь «Дней», Фрэнк с миссис Шухов переходят дорогу, запруженную общественным транспортом. Сумерки достигли той стадии, когда у половины машин фары уже зажжены, а у половины – еще нет. На лиловом небе видна луна. Сейчас она находится в первой четверти: левая половина – пепельно-темная, правая – цвета слоновой кости, в крапинках. Взглянув на луну, Фрэнк думает: Нет, ночь не принадлежит «Дням». Во всяком случае, пока не принадлежит.
На узкой улочке по другую сторону от дороги они с миссис Шухов находят кафе. Тротуар плотно уставлен пластмассовыми столиками со стульями, а прямо перед ними виднеется забитая мусором сточная канава. Внутри кафе заполнено примерно на четверть, и приятная (впрочем, не особенно настойчивая) официантка приглашает двух новых посетителей занять понравившиеся им места. Миссис Шухов выбирает «кабинет», и они с Фрэнком садятся по разные стороны стола, устраиваясь поудобнее на мягких скамейках.
Фрэнк окидывает взглядом выцветшие плакаты в рамках, изображающие континентальные морские курорты и иноземные природные достопримечательности, смотрит на вьющееся растение, оживляющее веерообразную решетку возле кухонной двери, на других посетителей, которые или болтают, или в одиночестве изучают вечерние газеты. Если бы он утверждал, что не нервничает, это было бы ложью. Ведь последний раз он бывал в публичных кафе очень давно – лет в двадцать с небольшим.
– Ну вот, – говорит миссис Шухов, положив локти на стол.
– Ну вот, – вторит ей Фрэнк, а сам роется в уме: надо как-то вести разговор. – Ну вот, – повторяет он. Потом говорит: – Ваши глаза. Ваши глаза уже не такие красные, какими были в последний раз, когда я их видел. Вас видел.
Миссис Шухов довольна, что он хотя бы смотрит в верном направлении.
– Эта охранница – Гоулд, ведь ее так звали? – Гоулд купила мне коробочку для контактных линз, какой-то чистящий раствор и даже флакончик с глазными каплями. Причем на свои деньги! И она, и вы – как вы заступились за меня там, в Следственном отделе… Ну, словом, даже не знаю, что я такого сделала, чем заслужила подобную доброту!
– Значит, вы сейчас хорошо видите?
– Наоборот, ничего не вижу! – отвечает она со смехом. – Мои линзы – у меня в сумочке. Странно, что вы не заметили, как я всю дорогу щурилась и косилась.
– Да у меня самого сейчас небольшая неприятность с глазами. – Остаточный зуд от перечной жидкости у него еще не прошел, и глазные яблоки до сих пор чесались.
– Они действительно у вас красноватые. Может быть, вам стоит воспользоваться моими глазными каплями.
– Может быть.
– А вы знаете, что, кроме глаз, все, что мы показываем внешнему миру, – мертвое? – спрашивает миссис Шухов. – Кожа, волосы, ногти, даже полость рта, – все это оболочка из мертвых тканей, в которую мы прячемся, чтобы защитить свою плоть, свои внутренние органы от губительного воздействия кислорода, а единственные живые частички самих себя, которые мы показываем друг другу, – это радужки наших глаз, видные сквозь роговую оболочку. Вот почему так важен зрительный – глаза-в-глаза – контакт, и между незнакомцами, и между друзьями: ведь только так мы можем поведать друг другу истину о себе, показать не смерть, а жизнь.
– Как интересно.
– Правда? Я это вычитала вчера в одном научном журнале, в «Газетах и периодических изданиях».
– Приятно слышать, что вы не совсем напрасно потратили время.
– Мистер Хаббл, – говорит миссис Шухов, качая головой, – вы бы руку что ли поднимали или подмигивали, ну хоть какой-то знак подавали бы, когда хотите сострить. Такой сухой юмор, как ваш, трудно уловить.
– Извините.
– Извиняться ни к чему. Мне даже нравится. Это я так просто заметила.
– А знаете, миссис Шухов… – Фрэнк встает. – Если не возражаете, я бы действительно воспользовался вашим предложением насчет глазных капель.
– Ну разумеется. – Миссис Шухов шарит у себя в сумочке и вынимает маленький пластмассовый флакончик конической формы с бросающимся в глаза логотипом «Дней» на ярлычке. – А еще, прошу вас, называйте меня Кармен.
Фрэнк берет флакончик и направляется в уборную.
В мужской уборной сильно пахнет хлоркой и сосновым освежителем воздуха, чуть менее сильно – мочой. Фрэнк закрывает дверь и осторожно подходит к раковине. Потупив голову, будто в мольбе, он склоняется над раковиной и медленно всматривается в заляпанное тусклое зеркало.
Вот оно, его отражение, такое же, какое недавно показалось ему в треснувшем стекле экранчика «сфинкса». Оно явилось само собой и сразу, не дожидаясь особого приглашения. Надежное, неподвижное, оно тоже смотрит на него – перевернутый слева направо Фрэнк собственной персоной, находящийся в уборной кафе, тоже перевернутой слева направо. Он здесь, здесь, и с этим зрительным свидетельством никак не поспоришь.