А потом, на какие-то мгновения, Талли еще раз вернулась к действительности. Невидимое нечто внутри нее отступило, еще раз отпустило ее сознание из своего удушающего захвата, собирая силы для последнего, решающего удара. На несколько секунд Талли снова обрела контроль над своим телом.

Едва держась на ногах, она двинулась к Янди, протянула к ней руки и упала, когда ее силы иссякли. Рогоглавы засвистели от страха, начали неистовствовать, словно вышедшие из-под контроля ужасные машины, когда ощутили ужас царицы насекомых, и даже Янди вскрикнула, ударилась о стену и схватилась за виски. Когда она посмотрела на Талли, ее глаза расширились от ужаса.

Пещера превратилась в хаос. Ковер из живых насекомых лопнул, как будто под землей началось извержение тысяч вулканов. Царица насекомых завопила, вновь вздыбилась и беспомощно повалилась, давя своим телом тысячи слуг. Что-то черное, необычайно большое накатывало на нее.

— Янди! — закричала Талли. — Беги! Спасайся! Возьми своих драконов и спасайся!

Ее голос утонул в визжании царицы насекомых. Но даже если бы Янди поняла ее слова, она едва ли среагировала бы на них. На несколько секунд ее душа оказалась свободной, и, пожалуй, она даже разобрала, что она и все остальные были всего лишь орудиями, безвольными игрушками этой черной мерзости, которая подчинила себе их волю и захватила их души. Но это мгновение прошло, и Талли увидела, что искра свободной воли во взгляде Янди потухла. Рука Янди потянулась к поясу, где был прикреплен лазер.

В тот же миг оба рогоглава также перестали неистовствовать. Они подняли свои покрытые панцирями руки.

Талли рванулась. Коготь задел ее спину и разодрал ее, второй вонзился ей в икру и вырвал кусок плоти. Но что-то внутри нее придало ей сил, отключило боль, взяло на себя командование ее волей. Ее рука рванулась вперед и отбросила руку Янди на секунду раньше, чем та наскочила на нее с оружием в руке. Янди вскрикнула, налетела на стену и замахнулась, чтобы ударить Талли в лицо.

И чудовище в Талли снова проснулось — и на этот раз окончательно захватило ее.

То была уже не та Талли, которая подскочила к Янди и одним-единственным ударом отшвырнула ее в сторону, как поломанную куклу. Она окончательно стала тем, что из нее сделала Гея, возможно, еще до ее рождения: орудием, а еще — игрушкой в вечной битве двух гигантов. И эту игрушку они должны были раздавить.

Талли подхватила падающую Янди и выхватила у нее из-за пояса лазер. Она выстрелила из оружия еще до того, как отшвырнула Янди. Тонкая белая молния резанула как меч из света, аккуратно разрезала обоих рогоглавов на две части и переместилась дальше. Она оставила раскаленный след в отбросах и в массе миллионов насекомых, устремившихся к Талли, и приблизилась к царице.

Гигантское насекомое вздыбилось в безумной муке, когда световая вспышка пронзила его правый глаз и превратила его в болото из кипящей плоти и крови. Луч ощупью продвигался дальше, погасил второй глаз и оставил огненный след шириной с ладонь в голове. Затем луч проскользнул по шее и по абсурдно маленькому, разделенному на три части телу, разрезал обе ноги насекомого и приблизился к разбухшему брюху чудовища, которое все еще выплевывало яйца.

И тут живой ковер добрался до Талли и затопил ее. Лазер в ее руке погас, когда ее ноги подкосились, и она упала.

Талли умерла, и умерла быстро, но за бесконечную секунду, которую она еще прожила, она видела, как полчища насекомых быстро, словно прилив черной воды, ползли вверх по ее ногам, а миллионы острых как бритва челюстей перемалывали ее плоть и кости. Она видела, как распалось ее тело, превратилось в красную пульсирующую боль и исчезло, а ужасный прилив поднимался все выше. Боль была неописуемой, но она длилась недолго, и что-то внутри защитило ее от боли или, по крайней мере, сделало ее нечувствительной к ней. Она видела и то, что несла в себе: импульс разрушения таился глубоко в ней и должен был довести до конца то, что она начала.

Она была мертва еще до того, как упала вперед и утонула в массе лап, челюстей и крошечных твердых тел.

Но ее последняя мысль была о том, что она все же свершила свою месть.

Но на самом деле она как раз только начала это делать.

— 8 —

Шорохи. Странные звуки, казалось пришедшие из чужого мира, который совершенно не был связан с ее миром: царапанье, поскребывание, шарканье возле двери, потом что-то похожее на звуки человеческого голоса, произносившего какие-то слова, которых она не поняла.

У Ангеллы была лихорадка. Ее лоб горел, а мысли стали все чаще путаться, куда-то ускользать, и она больше не могла на это повлиять. Иногда она приходила в себя и ощущала, что прошло очень много времени, а она не могла припомнить абсолютно ничего. Она не помнила, когда последний раз видела свет, или ела, или пила. Она только знала, что ее оставили здесь умирать. Ее окружала вечная ночь, темнота, которая в не слишком далеком будущем станет мраком смерти.

Пожалуй, хуже всего было то, что ее связали. Хрхона тоже связали, его стоны время от времени долетали из темноты, и лишь они были для нее подтверждением того, что она еще жива. На ее запястьях были железные кольца, короткой цепью они крепились к полу, так что было достаточно места, чтобы она могла время от времени пошевелиться и перевернуться набок, потому что на спине уже были пролежни. По крайней мере, она знала, что может это сделать.

Как долго она уже была здесь? Несколько дней? Она не знала, и чем настойчивее пыталась вспомнить, тем больше запутывалась. Ее лихорадило, ей хотелось есть, но больше всего — пить. Она больше ничего не ощущала, кроме голода и жажды, и знала, что скоро умрет. И что ее, очевидно, и привели сюда, чтобы умертвить.

В первый день — нет, в сущности, только в первые часы — ваге и ей приносили еду и питье, но с тех пор дверь оставалась закрытой. Вскоре Ангелле показалось, что она слышит шум: крики и глухие взрывы, шипение лазерного луча и высокие свистящие звуки, издаваемые сражающимися рогоглавами. Что-то даже ударило в дверь их камеры. Но вскоре все стихло.

Ангелла очень долго взвешивала возможность битвы в горе, из-за чего о ней и Хрхоне могли просто забыть. Но как ни заманчива была эта мысль, она не могла быть верной. С кем им сражаться? Не было никого, кто был бы достаточно силен, чтобы дать им отпор, тем более здесь, в этой проклятой горе. Не было даже никого, кто был бы достаточно сумасброден, чтобы попытаться это сделать, пожалуй за исключением таких идиотов, как она сама или Талли, которая…

Ангеллу охватила тупая ярость, когда она подумала о Талли. Ярость по отношению к ней, но и в отношении себя тоже — из-за того, что не послушалась внутреннего голоса и не перерезала ей глотку, когда еще была такая возможность.

Теперь было слишком поздно. Смерть уже постучалась к ней, более того, она одной ногой стояла на пороге, и Ангелла не была уверена, что ей в этот раз удастся выкрутиться. Отупение, жуткие фантазии и видения были признаками лихорадочного бреда, и она больше не сопротивлялась ему. Совсем наоборот, она хотела, чтобы он пожирал ее сознание, потому что за этим наступал конец.