А голосок такой сладкий, губки пухленькие, и вырез корсажа так мило забстрен! Витторио обещал пустить в ход все свое влияние и учителя убедить. Хотя, здраво оценивая виды на успех, готовился напороться на неотвратимый решительный отказ. Однако ж детская рожица, какую на прощанье состроила Гризельда, побудила его попытать удачи.
Да и сам Арчимбольдо приметил резвость Гризельды на балу-маскараде. На следующий день он, должно быть, встал с нужной ноги, ибо, услышав, о какой комиссии хлопочет Витторио, расхохотался и внезапно заявил, что не сочтет для себя зазорным сделать портрет такой хорошенькой болтливой глупышки безо всякой платы. Только предупредил:
— Но ни в коем случае никто не должен знать, что на сей раз я работаю даром. Это бы ужаснейшим образом повредило мне в расчетах с прочими ценителями живописи. Цену собьет!
Витторио заверил, что Гризельда будет держать язычок за зубами, и благоразумно нанес для этого предупредительный визит юной особе, чтобы объяснить, на каких условиях учитель уступит ее притязаниям. Счастливая, словно невеста, она поклялась нерушимо соблюсти тайну и спросила только, как ей одеться для позирования в первый раз.
— Туалет никакой роли не играет, — отвечал юноша. — Не внешние прикрасы интересуют Арчимбольдо, он в первую голову займется самою душой. А также овощами, зверушками, насекомыми, собрание коих сможет лучше прочего выразить тайное тайных жизни того, кто позирует.
Она захлопала в ладоши и сказала, что сгорает от любопытства, думая о том, как раскроется ее самое-самое через все эти совершенно ни на что не похожие сопоставления предметов. Первое рандеву было назначено на следующее воскресенье до полудня.
Вернувшись домой, Витторио принялся заготовлять растительную составляющую будущего творения, ибо именно к дарам Флоры пожелал прибегнуть Арчимбольдо, чтобы явить миру сокровенные свойства натуры юной особы. Учитель уже все обдумал и решение вынес окончательное, без кривотолков. По его мнению, свежесть, пунцовый румянец щек и ямочки на подбородке девицы могут быть воспроизведены только через обилие цветов, листьев, стеблей и корней самого замысловатого вида. Он поручил Витторио совершить набег на рыночные прилавки и притащить домой все, что могло бы подойти для такого живописного меню, но отказался прибегнуть к помощи ученика при окончательном исполнении замысла. Пожелал, чтобы полотно целиком было выполнено его рукою.
Витторио, обыкновенно без нытья соглашавшийся, когда его отставляли в сторонку, на сей раз молчаливо загоревал, лишенный случая привнести свою лепту в портрет той, с кем он однажды прогарцевал целый вечер.
Во время первого сеанса Витторио ограничился тем, что следил глазами, как легко танцует по холсту мессирова кисть. Но, как только набросок начал принимать определенные очертания и стало понятно, что из него выйдет, беспокойство Витторио переросло в лихорадочную тревогу. Он опасался, что Гризельда, несмотря на все свое восхищение мастером, возмутится от того, что ее преобразили в корзину, переполненную всеми плодами здешних садов и ягодников. Да и сам Арчимбольдо, видимо, готовился столкнуться с решительным отпором своей натурщицы, ибо с самого начала отказался показывать ей работу до тех пор, пока та не будет закончена. И день за днем неукоснительно следовал своему решению, не обращая внимания на мольбы той, кого это так волновало. Всякий раз после окончания работы над холстом он поворачивал его лицом к стене и провожал девицу до самой двери, желая удостовериться, что она не вернется, чтобы хоть одним глазком глянуть на недописанное полотно.
Так продолжалось около недели, и Витторио, чувствуя, что его желание растет, уже спрашивал себя, к каким чарам прибегнуть, дабы соблазнить это миниатюрное, пленительное и таинственное создание, да еще прежде добиться, чтобы ее отец, чья приверженность суровой морали была известна всему городу, согласился терпеть, видя, как он увивается вокруг его дочери. Ведь чтобы меж молодыми людьми распустился бутон обоюдного притяжения, требуется время. Арчимбольдо, с каковым он поделился своими затруднениями влюбленного, пожираемого страстью, только двинул его шутя под ребро:
— Разве тебе не ведома власть искусно приготовленного эликсира? Я поговорю о твоем приключении с Рудольфом. Если получу его согласие, нам без всякого труда удастся преодолеть все препятствия!
Будучи посвящен в их план, государь, так приунывший от забот большой политики, что только и ждал повода от них увильнуть, нашел достаточно забавным намерение сбить с панталыку дщерь своего придворного законоведа, сурового Юлиуша Зельдера. Проделка годилась для того, чтобы развеять монаршью скуку, и он охотно подбодрил Арчимбольдо. В сопровождении их обоих Витторио спустился в дворцовые подземелья, тайное убежище, где подготавливались все колдовские затеи его величества. Там, пребывая в первобытном хаосе, простиралось уникальное царство: перегонные кубы и связки волчьих клыков, сушеные змеи и скелеты летучих мышей, зародыши в герметически закрытых сосудах и пакетики с восточным безоаровым камнем; промеж всего этого пылились груды старинных неудобочитаемых фолиантов с торчавшими оттуда десятками закладок из разноцветного шелка. Мгновенно отрытый мастером в этом хламе небольшой флакончик содержал остатки настоя, некогда приготовленного по проверенному каббалистическому рецепту для императора Максимилиана II: последний воспользовался им для пробуждения у дочери своей Елизаветы ощутимой склонности к ее жениху, французскому королю Карлу IX, чье предложение руки и сердца ввергло сию юную особу в изрядное замешательство. Дело в конце концов сладилось, но с тех пор минуло добрых четырнадцать лет и любветворные свойства микстуры могли с годами улетучиться. Арчимбольдо открыл бутылочку, тщательно принюхался к жидкости и с ученым видом заключил, что эта суспензия, хитроумно составленная на основе некоего сильнодействующего волшебного корешка и цветка лотоса, несомненно сохранила все свойства любовного напитка. С благословения Рудольфа, который держался за бока, чтобы не лопнуть ненароком от смеха, учитель пролил несколько капель магического эликсира на блюдо, где лежала горка сливочных конфет с миндальною начинкой, на всякий случай прихваченных им с собой. Проделывая последнюю манипуляцию, он нашептывал, словно отдавал приказания кому-то из посланцев иного мира:
— Гризельда и Витторио, Витторио и Гризельда! Силы добра и зла! Спасибо за нее, спасибо за него! Пусть верх и низ, черное и белое, чистое и нечистое соединятся в диавольском благословении, амен.
Произнеся все это, он трижды перекрестил свою левую коленку.
А засим приказал отнести лакомство к позировавшей ему особе, присовокупив собственноручную записку, где благодарил за пунктуальность и терпение, потребовавшиеся от нее при создании картины.
Когда снова пришел час позировать, Гризельда явилась с таким сияющим кокетливым личиком, что Витторио отбросил все сомнения в благотворном влиянии посланных сладостей. Да и сам Арчимбольдо, взбудораженный предвкушением успеха своей затеи, заработал с удвоенной быстротой, так что на вторые сутки портрет был завершен.
Когда настало время показать работу мастера той, что послужила ее оригиналом, у Витторио так защемило сердце, что он боялся лишиться чувств, если этому мучительному ожиданию сей же час не придет конец. Но вот Арчимбольдо, установив на мольберте полотно, еще скрытое от глаз занавесочкой из легкой ткани, торжественным жестом сорвал покров и, вскинув голову, стал храбро дожидаться окончательного приговора. Гризельда, будто пораженная молнией, некоторое время стояла молча, потом, прижав руку к груди, сдавленным от волнения голосом произнесла: