— Никто не узнает, что я написал эту картину, движимый разочарованием, ибо не могу показать, какою мерой, по-моему, следует воздавать почести Христу. Но партия лишь отложена! Если мне будут отпущены еще несколько лет жизни, я найду способ отблагодарить Господа, выполнив портрет Его Сына, каким Он мне представляется: не в Его величии, а в обыденности, окруженным повседневными предметами, чтобы Его Бытие и все бытующее вокруг Него не было бы разъединено. И я таки сделаю это, пусть даже Церковь меня проклянет.
Витторио заметил, что, когда Арчимбольдо произносил эти слова, его взгляд блуждал окрест, словно у странника на распутье. Ему показалось, что мессир внезапно постарел и словно теряется среди знакомой, любимой мебели. Очевидно, тяготы пути из Праги в Милан сверх меры подточили его силы. Будущее уже не представлялось ему временем, полным обещаний, оно стало в его глазах простой отсрочкой перед неизбежным. Чтобы пробудить в нем вкус к жизни, Витторио решился поговорить с мастером о его новых замыслах.
— Нет смысла заглядывать так далеко! — отмахнулся Арчимбольдо. — Пока что займись отправкою «Вертумна» императору Рудольфу. Я присовокуплю к картине очаровательные стихи моего любезного друга дона Грегорио Комманини, написанные по сему поводу. А после этого отложу палитру навсегда!
Витторио еще пытался шутить:
— Это вы говорите сегодня, но уже завтра перемените решение! Как только у вас в голове созреет замысел новой картины, вы, мессир, тотчас все забудете и отдадитесь ему. Главное найти хороший сюжет.
— Единственный, что меня соблазняет, тебе известен, а я не имею права к нему притронуться, — с горечью мотнул головой Арчимбольдо.
Но в это мгновение ни с чем не сообразная мысль сверкнула в мозгу Витторио, и он воспрянул. В приливе непривычной дерзости молодой человек предложил:
— А почему бы в таком случае не нарисовать Христа таким, каким столько мастеров изображали его до вас, не пытаясь наполнить его облик уничижительными аналогиями с растительным и даже животным миром? Почему вы не хотите подарить нам Спасителя, спасенного от всех аллегорий? Уверен: и Церковь, и публика будут вам благодарны за такое возвращение к традиционной почтительности.
— Публика и Церковь, конечно, поблагодарят меня за это! — вскричал Арчимбольдо. — Все может случиться! Но Господь не простит мне такого выверта «кругом, марш!». И это будет справедливо. Я не имею права портить ниспосланный Им дар, состоящий в умении живописать изнанку реальности, прозревать откровение под нелепой гримасой и вероучение под личиною смеха. Такова воля Его, коей я повинуюсь по зову сердца. А ты мне советуешь изменить своему предназначению, отказаться от себя самого!
Отвращение исказило лицо учителя при одной мысли об оскорбительном насилии над его душой. Устрашенный столь непомерно бурным откликом на его слова, Витторио поспешил отступить:
— Это же всего-навсего предложение, хотелось, чтобы вы смогли продолжить писание картин, не заботясь о чужих мнениях. Но я, как и вы: я просто не поверил бы глазам, если из-за бессмысленных придирок каких-то там аббатов или пасторов вы отказались бы от вашей блистательной манеры, создавшей вам имя!
— Да будет так! Ты все сказал, и я тебя услышал! — вздохнул Арчимбольдо. — Теперь займись делом: хорошенько упакуй «Вертумна» и позаботься, чтобы его побыстрее доставили в Прагу, он должен поспеть к указанному числу. А я пойду прилягу.
Поскольку на часах только-только пробило семь вечера, а весеннее небо и не думало бледнеть, Витторио изумленно уставился на учителя:
— Однако, мессир, не слишком ли рано?
— Я устал.
— Но нас ждет обед.
— Поешь без меня. Я не голоден. И мне нужно побыть одному!
Витторио ретировался, изрядно встревоженный, наскоро проглотил скудный обед и, улегшись в кровать, попробовал уснуть, но тщетно. Несколько раз он, как ему казалось, слышал голос Арчимбольдо из соседней комнаты. Тотчас, вскочив одним прыжком, он устремлялся к изголовью учителя, но тот спал глубоким сном. Однако при виде этого безмятежного лица с сомкнутыми веками тревога молодого человека лишь возрастала. О чем думает Арчимбольдо во сне? Какие видения дарит ему забытье? Быть может, это суровое и молчаливое лицо таит предвкушение совсем иного покоя?
Тем не менее на следующий день меланхолия Арчимбольдо рассеялась, а вскоре невероятная новость, пришедшая из Праги, взбодрила его окончательно: очарованный двумя последними полотнами художника, «Флорой» и «Вертумном», Рудольф пожаловал ему титул пфальцграфа. Внезапно помолодевший, Арчимбольдо уже подумывал о возвращении в Прагу. Речь шла о кратком визите, всего на несколько дней — он, мол, только самолично поблагодарит их величество и возобновит оборванные связи с некоторыми клиентами, готовыми предложить ему новые заказы. Но воодушевление было настолько же кратким, насколько бурным. Очень скоро наступило время, когда речь уже не шла ни о богемской, ни о какой-либо иной эскападе.
С апреля месяца 1593 года Арчимбольдо стал жаловаться на странные недомогания. Врачи предположили, что речь идет о дурных камнях в почках, причем недуг усугублен возрастом пациента. Ему еще не исполнилось семидесяти, но он всегда ел и пил невесть что, теперь за это приходилось расплачиваться ужасной задержкой мочи. Внезапные боли, нападавшие на него, были нестерпимы, он до крови кусал себе руку, чтобы не кричать. Пригвожденный к кровати, он отказывался от пищи, силы его на глазах убывали, иногда он бредил, в беспамятстве звал тех мастеров, к которым жаждал присоединиться. Имена Леонардо да Винчи, Рафаэля и Боттичелли часто мелькали в его бессвязном бормотании. Он немного успокаивался и обнаруживал способность мыслить здраво только тогда, когда Витторио, шатавшийся по городу, возвращался и, присев у его изголовья, комментировал слухи, что собрал во время своих прогулок. Арчимбольдо внимал с ностальгической печалью, как если бы ему рассказывали о мире, отныне для него закрытом.
Вечером двадцать пятого июня того же года, когда Витторио, истощив свой запас сплетен и слухов, захотел развлечь учителя описанием последних работ художников, известных им обоим, Арчимбольдо оборвал его на полуслове, простонав:
— Прошу тебя, малыш, не говори об этом. Что мне до обретений, хоть чужих, хоть моих собственных? Важен не мимолетный успех, а лишь суждение, какое выносишь о себе самом, перед тем как кануть в яму!
Угадывая, что собеседник готов вступить на опасную тропку воспоминаний и сожалений, Витторио милосердно прервал его, с притворной веселостью воскликнув:
— Ну, если смотреть с этой точки зрения, вы всегда на коне! Все художники мечтают снискать при жизни те почести и блага, коих вы удостоены вот уже многие годы.
— А что, если все это лишь пена, звук пустой, фальшивые монеты? — проворчал Арчимбольдо, протестующе мотая головой по подушке.
Клочковатая, темная с серебром борода его топорщилась, а глаза блистали лихорадочным огнем. Хотя стояла жара, на его череп был напялен хлопковый колпак с помпоном.