Не стоит думать, что Клодий, располагая возможностью унизить врага, нуждался в каком-либо поощрении. Как было прежде с Цицероном, так и теперь, имея дело с Помпеем, он чуял запах крови. Банды его, естественно, впали в ярость готового к убийству хищника. Когда бы несчастный Помпеи ни появился на Форуме, его немедленно приветствовали градом насмешек. Дело отнюдь не было пустяковым. Один из самых древних законов Республики приравнивал выкрикивание оскорблений к убийству. В свете подобных традиций Клодий наносил Помпею смертельные оскорбления, и полководец реагировал соответствующим образом. Ему еще не приходилось бывать объектом подобных насмешек. Питаемое им к жене чувство становилось особым поводом для веселья. «Как зовут обезумевшего от похоти полководца? — вопил Клодий. — Кто прикасается пальцем к виску?»… И после каждого вопроса движением складок тоги он давал знак толпе, и бандиты его заученным хором дружно орали: «Помпеи!» [191]
«Кто прикасается пальцем к виску?» Чтобы человек, застигнутый в женской одежде, мог обвинять величайшего среди полководцев Рима в изнеженности, необходим был изрядный запас наглости. Тем более когда окружение Клодия все больше и больше увязало в скандалах на сексуальной почве. Марк Антоний после интриги с Курионом начал «принюхиваться» к любимой жене Клодия Фульвии, попирая тем самым все кодексы дружбы, что скоро заставило их перейти к угрозам убить друг друга. Свою триумфальную победу в суде над Гибридой Марк Целий отпраздновал тем, что арендовал у Клодия роскошные апартаменты на Палатине. Там он и познакомился с Клодией. Остроумный, симпатичный и знаменитый ритмом своей жизни Целий оказался героем романа вдовицы. Честолюбивому Целию не нужно было никаких дополнительных соображений, чтобы вступить в близкие отношения с представительницей семейства Клавдиев, а Клодия, только что похоронившая мужа, явно нуждалась в утешении. Впрочем, ее личный стиль траура не мог вызвать ничего другого, кроме поднятых в удивлении бровей. Дела этой знатной дамы оставались предметом постоянного интереса римских сплетников, как и постоянной темой оскорбительных лозунгов на Форуме. Однако, что бы там ни орали против него самого и сестры, Клодий всегда мог заглушить недовольные голоса. Обвинения в аморальности только подталкивали его к еще более откровенным выходкам. Разъяренное ханжество сограждан лишь увеличивало в его глазах степень забавности всего происходящего. Посему обвинения Помпея в распутстве не прекращались.
Конечно же, Клодий не был бы Клодием, если бы смог отказать себе в удовольствии проверить, насколько далеко ему будет позволено зайти. В августе, когда Помпеи пересекал Форум, направляясь на заседание Сената, из храма Кастора донесся лязг металла о камень. Один из рабов Клодия преднамеренно уронил кинжал. Помпеи, полагавший, что жизни его грозит опасность, немедленно вернулся домой и забаррикадировался за входной дверью. Банды Клодия преследовали его и остались караулить снаружи. Трибун угрожал обойтись с Помпеем таким же образом, как с Цицероном: захватить его дом, сравнять с землей и соорудить на его месте храм Свободы. В отличие от Цицерона Помпеи не ударился в бегство, однако оказался в блокаде, не имея возможности выйти из дома, — потрясающий оборот судьбы для величайшего деятеля Республики. И вновь Сенат наблюдал за происходящим, пребывая в самодовольном удовлетворении. Красе, с которым Клодий постарался сохранить превосходные отношения, естественным образом разделял общее блаженство. Ну а для Клодия это было мгновение пьянящего, немыслимого триумфа. Защитник аристократии, покровитель трущоб, он казался себе правителем Рима.
Однако мгновение это оказалось недолгим. Исчерпав до предела возможности, предоставляемые уличным насилием, Клодий проложил путь, которым уже приготовились пройти другие. В декабре 58 года истек срок полномочий Клодия. Одним из новых трибунов оказался грубый и жесткий сторонник Помпея Тит Анний Мил он. Побуждаемый к действиям своим патроном, Милон официально обвинил Клодия в использовании силы, причем более справедливого обвинения на свете еще не существовало. Обратившись к своему братцу Аппию, являвшемуся в тот год претором, Клодий сумел замять дело, после чего отдал приказание своим бандитам в отместку ограбить дом Милона. Однако новый трибун, полагавшийся на неисчерпаемые средства Помпея и понимавший, что может считать себя покойником, если не ответит на насилие силой, отказался подчиниться запугиванию. Он стал нанимать собственные отряды, укомплектованные не как у Клодия — корыстными «любителями» из трущоб, а хорошо вооруженными и обученными тяжеловесами из поместий Помпея, прикупая к ним гладиаторов, чтобы укрепить ряды сталью. Монополия Клодия на уличные бесчинства немедленно завершилась — и это был вызов, на который прежний трибун ответил с вполне предсказуемым рвением. Война банд день ото дня приобретала все больший размах. Скоро она сделалась настолько жестокой, что все правительственные учреждения на Форуме, включая суды, были вынуждены прекратить работу. Ежедневно все общественные заведения Рима заполняли приливы и отливы анархии.
Этими отчаянными мерами Помпеи вернул себе власть над городом, в котором только что вынужден был провести несколько месяцев практически под домашним арестом. Однако ему еще только предстояло подчинить и Сенат, и улицы собственной воле — следовало дать и Клодию, надменному и наглому Клодию, попробовать собственного лекарства. Очевидное «орудие» для достижения этой цели все еще ломало руки, охваченное высокой печалью по другую сторону Адриатического моря. Помпеи, в прошлом году отказавшийся сделать небольшое усилие, чтобы спасти Цицерона, начал объезд Италии, добиваясь поддержки для его возвращения. Клиенты его в сельских краях и провинциальных городах получили приказание явиться в Рим. Все лето 57 года они стекались в столицу. Тем временем находившегося в далекой Галлии Цезаря с трудом уговорили согласиться на возвращение Цицерона; Сенат поддержал это предложение, проголосовав со счетом четыреста шестнадцать против одного. Голос «против», конечно, принадлежал самому Клодию. В августе на Марсовом поле состоялось долгожданное публичное голосование. Милон, чьи отряды весь день дежурили возле Овиле, с презрительной легкостью отразил все попытки Клодия помешать изъявлению воли народа. Цицерон был настолько уверен в его результате, что отплыл в Италию, как только голосование началось, и известие о своем официальном возвращении из ссылки получил уже в Брундизии. Дальнейшее его путешествие в обществе Туллии, его обожаемой дочери, было подобно сну наяву. Приветствующие сторонники выстроились вдоль Аппиевой дороги. Когда Цицерон приблизился к Риму, навстречу ему хлынула толпа. Всюду, куда бы он ни пошел, его сопровождали аплодисменты. «Я не просто вернулся домой, — скромно отмечал он, — но вознесся на небо». [192] Однако даже Цицерону не хватило самомнения, чтобы не понять, что истинным триумфатором является Помпеи. Более чем когда-либо прежде привычное хвастовство оратора наполняла вызванная страхом пронзительность. Любой римлянин считал невозможным оказаться в долгу перед кем бы то ни было, а теперь Цицерон был обязан своей карьерой Помпею и Цезарю. Этим и объясняются его излияния в Доме Сената. Воздав хвалу завоеваниям Цезаря, он предложил, чтобы контроль за всеми запасами зерна в Риме передали в руки Помпея. Предложение было принято, хотя Клодий с полной ненависти логикой точно указал сенаторам на последствия этой меры: Помпеи получит возможность подкупить голодающие трущобы хлебом, а Цицерон, самозваный гонитель демагогии, выступит теперь в качестве ее агента. Прямолинейность этих брошенных в лицо обвинений не делала их менее справедливыми. Цицерону оставалось только брызгать слюной и извиваться.