Он помедлил, словно озадаченный рациональной холодностью своего голоса:
— Прошу принять извинения, леди Моуберли, если слова мои причинили вам боль.
— Нет-нет, — возразила я и, помолчав немного, чтобы собраться с мыслями и убедиться, что голос не выдаст меня, когда я заговорю вновь, продолжила: — Прошло почти два года, и я начала привыкать к утрате.
— Вот как? — нахмурился Элиот. — Значит, ваша мать так и не увидела, как вы выходите замуж? Жаль…
Я мотнула головой, а потом в каком-то эмоциональном порыве рассказала ему, как мы с Джорджем поженились, как поклялись друг другу в вечной любви, когда ему было всего шестнадцать, а мне — двенадцать и он был сыном пэра поместья, а я — дочерью состоятельного человека, самостоятельно выбившегося в люди.
— Знаете, семья Джорджа, — сообщила я Элиоту, — потеряла большую часть своего состояния, и, имея виды на мое приданое, они были готовы посмотреть сквозь пальцы на неблагородное происхождение невесты.
— Неудивительно, — сардонически улыбнулся доктор Элиот. — Но простите мою настырность — а вас саму это устраивало?
— О да, конечно, — ответила я. — Ведь, доктор Элиот, Джордж был моим возлюбленным с очень давних пор. И когда моя мать умерла, к кому еще я могла обратиться?
— Но Джордж уехал из Йоркшира раньше вас, как я понимаю. Виделись ли вы с ним после этого?
— Не виделись лет шесть — семь.
— И все это время вы жили неподалеку от Уитби?
— Да. Мать была очень больна. Мне надо было ухаживать за ней, такая она была нервная и слабая.
Он мягко кивнул:
— Ну да, этим все объясняется.
— Что объясняется? — поинтересовалась я.
— Помните, — на губах его заиграла еле заметная улыбка, — я заметил, что вы, по-видимому, не любите высшее общество…
— Да, — промолвила я, вспоминая, что так и было. Нахмурившись на мгновение, я безмятежно улыбнулась: — Ну, конечно же, вы пришли к такому выводу, зная, что я провела молодость в далеком Йоркшире, стало быть, я буду чувствовать себя неловко в салонах столицы. Как все просто!
— Да, именно так, — улыбнулся доктор Элиот. — За исключением того, что я ничего не знал о вашей юности.
— Не знали? Но… — Я озадаченно взглянула на него. — Но откуда вы?..
— О, все еще проще, чем вы предположили. Ваша рука, леди Моуберли!
— Рука?
— Точнее правая рука. У вас брызги грязи на плече и рукаве. Значит, вы прислонялись к борту пролетки. Однако леди вашего положения должна разъезжать в собственном экипаже. Тому, что вы не делаете этого, есть лишь одно объяснение — вы считаете затраты на содержание такого экипажа нецелесообразными. Отсюда следует, что у вас нет привычки часто выезжать на прогулку или в гости.
— Замечательно! — воскликнула я.
— Заурядно, — отозвался он.
— Вы абсолютно правы, — произнесла я (да вы это хорошо знаете, дорогая Люси, я еще не вполне приспособилась к городской жизни, столь отличной от жизни в деревне, которая знакома мне с детства!). — Аллергическая реакция на скверный воздух в Лондоне в сочетании с природной застенчивостью сделали из меня фактически затворницу.
— Жаль слышать такое, — склонил голову доктор Элиот.
— У меня есть немного подруг в городе, но никого, кому бы я могла довериться.
— У вас есть муж.
— Да, сэр, — кивнула я, опустив голову. — Был.
На бесстрастном лице доктора Элиота не появилось ни тени каких-либо эмоций. Сомкнув кончики пальцев, он изогнул кисти рук и осел в глубины своего кресла.
— Надеюсь, вы понимаете, — медленно проговорил он, — что я ничего не могу обещать.
Я кивнула.
— Тогда, — сказал он, делая жест рукой, — леди Моуберли, пододвиньте ваше кресло поближе и расскажите мне все об исчезновении Джорджа.
— Это необычный рассказ, — промолвила я.
— Не сомневаюсь, — слегка улыбнулся он.
Я откашлялась. Облегчив душу, исполнившись внезапной надежды, я разнервничалась, дорогая Люси, как нервничаю сейчас, ибо рассказанное доктору Элиоту я должна повторить в письме к вам и боюсь, что подробности могут причинить вам большую боль. В рассказе моем речь пойдет о смерти вашего брата. Не вините Джорджа в том, что он скрыл от вас подробности, дражайшая Люси, ибо я убеждена, что мотивы его станут ясны из моего рассказа. И, действительно, только сейчас я могу рассказать вам обо всем, поскольку боюсь, что подобный ужас, может быть, довелось испытать и Джорджу. Но читайте, я уверена, у вас хватит сил узнать все, что до сих пор скрывали от вас.
— У моего мужа, — сказала я доктору Элиоту, — всегда были большие амбиции, поэтому он увлекся политикой.
— Амбиции, — пробормотал доктор Элиот, — но не способности, насколько я припоминаю.
— Это верно, — признала я. — Джордж считал повседневную политическую жизнь утомительной. Но у него были надежды, доктор Элиот, и благородные мечты, а я всегда знала, что, если ему дать возможность, он прославит свое имя. И, хотя Джордж мужественно боролся за продвижение своей карьеры, его усилия оказывались тщетны. Я видела, как болезненно он относится к провалам. Он никогда не признавался мне, но я знала, что его отчаяние усугубляется успехами нашего общего знакомого Артура Рутвена. Карьера Артура в Индийском кабинете была блестящей, и, хотя ему едва исполнилось тридцать, о нем говорили, как об одном из самых блестящих дипломатов. Подробности мне не известны, но он отвечал за исполнение заданий очень деликатного и доверительного характера.
— Связанных именно с Индией? — прервал меня доктор Элиот.
Я кивнула.
— Отлично, — он снова закрыл глаза. — Продолжайте.
— Артур Рутвен, — продолжала я, — был очень хорошим другом — вряд ли мне нужно говорить вам об этом. Он знал о желании Джорджа выдвинуться в правительстве и, уверена, помогал ему как мог. Не поймите меня неправильно, доктор Элиот. Артур всегда был живым воплощением такта. Он бы никогда не пошел против убеждений и не опозорил своего положения. Но он мог перекинуться парой слов с министром, мог намекнуть кому нужно. Достаточно сказать, что примерно два года тому назад, незадолго до нашей свадьбы, Джордж наконец-то вошел в правительство.
— То есть его взяли в Индийский кабинет? — спросил доктор Элиот.
— Да.
— И каковы были его обязанности?
— Я не уверена… Это имеет значение?
— Если вы мне ничего не скажете, — резко заметил он, — то как я могу судить, важно это или нет?