У дома Горгиу я увидел мужчину на скамейке. Это был Петро. Я с трудом узнал его, настолько озабоченным и измученным был его вид. Тем не менее, увидев меня, он поздоровался и поднял руку в знак приветствия.
— Мне надо увидеться с вашим отцом, — объяснил я, — он дома?
Петро прищурился и покачал головой.
— У меня для него новости, — сказал я, — послание, — я нагнулся в седле, — от его дочери, — прошептал я.
— Вам лучше зайти, — кивнул он наконец.
Он стоял, держа поводья моего коня, пока я спешивался, а потом проводил меня в дом. Он усадил меня возле двери, а старуха, по-видимому его мать, принесла нам вина. Тогда Петро попросил, чтобы я рассказал ему все, что мог.
Так я и сделал. Узнав, что Гайдэ до сих пор жива, Петро выпрямился и вздохнул с облегчением. Но когда я попросил его о помощи, цвет вновь исчез с его щек, мать же его, услышав мои слова, стала убеждать сына выполнить мою просьбу, он на это лишь качал головой и жестами показывал свое отчаянное положение.
— Вам ли не знать, мой господин, — поведал он, — что дом наш теперь совершенно пуст.
Я поискал в своем плаще и извлек кошель с деньгами.
— Вот, — сказал я, кладя его Петро на колени. — Ступай куда угодно, будь нем как могила, но раздобудь нам снаряжение для побега. Иначе, боюсь, твоей сестре уже никто не поможет.
— Нам всем здесь никто уже не поможет, — сказал Петро простодушно.
— Что это значит?
Петро уставился себе в ноги.
— У меня был брат, — ответил он не сразу. — Мы с ним были клефти. Такого смельчака, каким он был, на земле не сыскать. Но люди паши и на него управу нашли, они казнили его.
— Да, — медленно кивнул я, — мне это рассказывали.
Петро не отрывал взгляда от земли.
— Мы не хотели смиряться, наш гнев лишь усилился. Наши нападения стали все более дерзкими. Отец объявил войну всем туркам. И я был с ним. — Петро бросил на меня взгляд и горько усмехнулся. — Вы и сами имели случай наблюдать наш промысел. — Улыбка сошла с его лица. — Но теперь всему конец, и все мы прокляты.
— Да, ты все твердишь мне об этом, но что ты имеешь в виду под проклятьем?
— Это дело рук паши.
— Это всего лишь слухи, — вмешалась мать.
— Но откуда же идут эти слухи, — спросил Петро, — как не от самого паши?
— Если бы он так хотел, ему было бы довольно всадников, чтобы уничтожить нас, — сказала мать. — Ему это так же легко, как мальчишке муху прихлопнуть. Но где же эти всадники? Я что-то их не вижу. — Она крепко прижала к себе сына. — Не хнычь, Петро, будь мужчиной.
— Мужчиной? Конечно! Но не против мужчин мы сражаемся!
Наступила тишина.
— А что твой отец об этом думает? — спросил я.
— Он ушел в горы, — покачал головой Петро. Он поднял глаза, созерцая пики гор, закрывающие садящееся солнце.
— Он не успокоится. Его ненависть к туркам гонит его вперед. Уже десятый день, как его нет. — Петро запнулся. — Не знаю, увидим ли мы его еще.
В этот момент солнце наконец скрылось, и зрачки Петро расширились. Он медленно встал и подошел к двери. Он указал куда-то, и мать его приблизилась.
— Горгиу, — прошептала она, — Горгиу! Он вернулся!
Я выглянул из дверного проема. Это, несомненно, был Горгиу, и он шел по дороге.
— Да пребудет с нами милость Господня, — шептал Петро, следя за стариком полным ужаса взглядом.
Лицо Горгиу было таким же бледным, каким оно запомнилось мне в прошлую ночь: глаза его — такие же неподвижные, его шаг — столь же неумолимый. Он оттолкнул нас в сторону, проходя в дом, затем сел в самом темном углу и вперил взгляд в одну точку, волчий оскал начал появляться на его лице, кривя линию губ.
— Так, так, — сказал он хриплым глухим голосом, — хорошо же вы меня встречаете.
Никто поначалу ему не ответил. Затем Петро шагнул вперед.
— Отец, — окликнул он, — почему ты прячешь от нас свою шею?
Горгиу медленно посмотрел на сына.
— Я ничего не прячу, — сказал он таким же мертвым, как и его глаза, голосом.
— Тогда покажи ее нам, — попросил Петро, протянув руку к шее отца, чтобы сорвать ветошь.
Горгиу неожиданно оскалил зубы и зашипел на сына, вонзив свои ногти ему в горло и крепко сжав его так, что Петро закашлялся.
— Горгиу! — закричала его жена, кидаясь между ними.
Остальные члены семьи — женщины, дети — прибежали в комнату и помогли освободить Петро от отцовских объятий.
Сам Петро, глубоко дыша, смотрел на своего отца, взяв мать за руку.
— Нам надо сделать это.
— Нет, — закричала женщина.
— Ты знаешь, у нас нет другого выхода.
— Пожалуйста, Петро, нет!
Мать бросилась к его ногам, рыдая, а Горгиу начал хихикать. Петро обернулся ко мне.
— Мой господин, ради всего святого, уйдите! Я склонил голову.
— Если я хоть чем-то могу быть вам полезен…
— Нет, нет, ничем. Я все для вас достану. Но прошу вас, мой господин, пожалуйста, вы же видите, уходите.
Я кивнул и протиснулся к двери. Сев на лошадь, я помедлил. Сейчас из дома доносились лишь тихие рыдания. Я попытался разглядеть, что происходит внутри. Мать Петро плакала в объятиях сына, Горгиу сидел все так же неподвижно, уставясь в пустоту. И вдруг он поднялся на ноги. Он прошел к двери, и мой конь отпрянул назад и поскакал было по дороге в сторону замка. Я сдержал его и не без усилия развернул его обратно. Горгиу рке шагал по тропинке по направлению к деревне; в сгустившихся сумерках был виден только его силуэт. Петро тоже вышел и стоял, провожая взглядом отца. Он хотел догнать его, но остановился, все его тело как будто опало. Он медленно двинулся обратно в дом.
Я содрогнулся от холода. Уже становилось совсем поздно, не следовало мне отлучаться на столько. Я пришпорил коня и поскакал к воротам. Медленно захлопнулись они за мной. Лязгнул замок. Я был заперт в стенах замка.
Исчез мой сон и заменился новым.
Скиталец стал, как прежде, одинок,
Домашние покинули его
Иль враждовали с ним. В душе носил он
Отчаянья и увяданья знак.
И окружен был ненавистью общей
И клеветой. Страданья отравляли
Так долго все, к чему он ни касался,
Что, наконец, как древний царь Понтийский,
Он в пищу стал употреблять отраву,