Ей вспомнилась та цыганка, гадалка, в пещере близ Сан-Доминго, когда ее изнасиловал бандит Франчо. Ей вспомнилась ее подруга Лола. Лола делает деньги на своем древнем таинственном ремесле, что ж, это и к лучшему. Она уже человек другого века. А эти — ходят по дорогам, юбками пыль метут. Детей часто нечем кормить. Если за гаданье денежку в смуглую лапку не сунут… тогда — единственный выход — денежку либо еду — своровать?.. Цыганка снова оглянулась. Остановилась. Остановилась и Мария. Минуту обе женщины смотрели друг на друга. Потом Мария, не выдержав темного, бездонного взгляда цыганки, перебежала к ней, на ту сторону улицы, прямо под носом у возмущенно сигналящих, бешено мчащихся машин.
— Простите, сеньора… — Мария задохнулась. — Вы не погадаете мне?
Она протянула цыганке руку.
Та взяла руку незнакомки, ничуть не удивившись натиску.
— А сколько дашь?
— А сколько хочешь?
— Сколько не жалко.
— Идет. — Цыганка склонилась над ладонью Марии. Мария ощутила слабый аромат душицы, исходящий от черных, кольцами, пышных волос женщины. — Все равно у тебя денег скоро много, много будет, зальешься деньгами по макушку. Кровь свою нынче хоронила?
— Да. Откуда знаешь?
— Лусия знает все. Видит все. — Цыганка медленно водила грязным, заскорузлым пальцем по ее ладони. Мария рассмотрела, что она не так уж и молода, как показалось на первый взгляд; мелкие морщины были рассыпаны вокруг глаз, растрескавшийся от жары рот обнажал желтоватые, уже изъеденные временем зубы. Сине-сливовый крупный, как у лошади, глаз косился на Марию всезнающе и дерзко. Монисто из маленьких медных монеток позванивало на ее голой шее. — Двое схватились из-за тебя. Есть и третий. И ревнивица есть, ух, ее берегись. Убить тебя может, а сама маленькая, дьяволица, как головастик. Близко ее не подпускай. Все четверо на тебя зуб имеют. Берегись всех четверых. Никому не верь. Это тяжко — никому не верить. Но тебе надо так жить. Иначе — крышка тебе. Стой!
Цыганка крепко стиснула ее руку. Мария инстинктивно прижала локтем к себе сумку. Чего доброго, нападет, наскочит, сумку выхватит — и была такова. Таких случаев и в Мадриде, и в Нью-Йорке, и в Москве — пруд пруди. Уличные цыганки везде одни и те же, бестии. Лусия вскинула голову, и Марии показалось, что глаза гадалки вонзились, как спицы, в ее глаза, проколов ее голову насквозь. У нее внезапно сильно, невыносимо заболела голова. Сознание стало мутиться. Ночная улица, мигающие, прыгающие рекламы закрутились перед лицом диким колесом.
— Что… что ты сказала?..
Мария боролась с собой, чтобы не упасть. Тошнота опять подступила к горлу.
Как издалека, она услышала над собой хриплый голос гадалки:
— Берегись старого… Старого — берегись!.. Он тебя из-под земли найдет… Твоя с ним встреча — неизбежна… Сегодня… сейчас…
— У меня будет ребенок, скажи?!..
— Что ребенок, заладила — ребенок да ребенок, от смерти еле спасешься, дорогая…
Улица закрутилась быстрее, стремительнее. Покатилась мимо нее цветным неоновым шаром. Мария не устояла на ногах. Упала. Все заволокло серым туманом. Когда она очнулась, сумочки с косметичкой и деньгами при ней не было. Она пощупала карман черного траурного платья. Пластмассовая рыбка телефона, слава Богу, мирно лежала в кармане. Проклятая цыганка убежала, довольная успехом своего колдовства и вечерней добычей. Сколько у нее с собой было денег?.. А, разве важно, она не помнит… не помнит…
Любезный прохожий подал ей руку: вставайте, сеньорита! «Разве можно так напиваться, вы же ведь еще такая молодая! О, молодежь не понимает, что вино — это вовсе не безобидно…» Спасибо, я не пьяна, вскинула Мария голову, опираясь на руку прохожего, меня ограбила цыганка, я сама виновата. Она заморочила мне голову, простите, благодарю вас.
И быстро, быстро пошла по улице прочь. Тошнота не проходила. Теперь у нее нет денег, и она не сможет добраться домой ни в такси, ни в метро. Она пойдет пешком. Она поглядит на свой любимый Мадрид.
Около кафе «Дон Кихот», где она любила когда-то сидеть с коктейлем в руках, с книжкой Сесара Вальехо на коленях, навстречу ей метнулся из вечерней фланирующей толпы поджарый, в ослепительно белой рубахе, смуглый мужчина. Морщинистое лицо казалось темно-лиловым в фантастическом свете синих и розовых фонарей. Прежде чем Мария смогла понять что-либо, ее уже схватили и сжали, сцепили сильные жилистые руки, крепко прижали к себе. И сухие горячие губы покрыли все ее лицо, глаза, шею быстрыми поцелуями.
И, когда она поняла, что это Ким, ее руки сами закинулись ему за шею.
Ее руки захлестнули его. Так волна захлестывает сухой, выжженный берег.
Ее губы сами, не повинуясь ей, нашли его губы.
И вся она так подалась навстречу ему, так обвила его всею собой, что он задохнулся и стиснул ее в объятьях до звона сердца, до потери разума.
— Ты!..
— Ты…
— Откуда ты?..
Поцелуй. Молчание. Они пили друг друга, как умирающие от жажды в пустыне.
— Не спрашивай. Молчи. Из Москвы. Откуда же я могу быть?
— Кто тебе сказал, что я здесь?
— Я читаю газеты. Я видел у Беера твоего продюсера.
Мария схватила Кима за плечи. На них оглядывались прохожие. То розовый, то синий, то золотой, то кроваво-алый свет реклам бил им в лицо, фонари заливали их сиянием. В свете фонарей они походили на двух призраков.
— Беер знает Станкевича?!
— Они дружат. Так я понимаю. Тебе это интересно?
Их губы снова нашли друг друга. Говорили друг другу без слов: я твой, я твоя, как же ты этого не понимаешь, я же не могу без тебя, ну да, да, и я тоже не могу, мы не можем, не сможем друг без друга, мы пропали, мы обречены.
— Ничуть. Мне интересно, почему ты здесь очутился.
— Ты спрашиваешь. Ты круглая дура.
— Да, я круглая дура.
— Я не мог больше без тебя. Я захотел увидеть тебя.
— Так просто?..
— Да. Так просто. Ничего проще любви нет на свете… родная.
Он в первый раз назвал ее так — «родная». И ее сердце зашлось. Губы снова слились. Они пили, впивали дыхание друг друга. Мария слышала, как бьется сердце Кима под белой рубашкой, под смуглой кожей, под ребрами.
— Не обманывай меня. Ты здесь не только из-за меня.
— Может быть. Это неважно.
— Я из твоего ребра.
— Да. Ты из моего ребра. Отойдем в сторону. Здесь есть какая-нибудь скамейка?
— Вон скамейка. Идем.
— Я не выдержу. Я возьму тебя на этой скамейке. И полиция арестует нас, как нарушивших…
Они отбежали к скамейке, приткнувшейся около маленького фонтана. Голые коричневые дети играли в фонтане, брызгались водой, хохотали, взвизгивали. Ныряя, вылавливали со дна монетки — песеты, сантимы, пенсы. Ким сел на скамейку, Мария, не помня себя, села ему на колени. И почувствовала, как там, внизу, под ней, напряглась, восстала мощь его неодолимого желания — ее, только ее одной в целом свете. Она ощущала коленями, бедрами его живую наваху. Ей хотелось крикнуть: пронзи меня! Она обвила его шею рукой. Снова его губы — под ее губами. Его руки обхватили, обняли, как две живых чаши, ее груди. Она, откинувшись, чуть не закричала от радости.