Вопросов нет? Тогда слушаем музыку.
Он поднял руки над головой и зааплодировал песне, которая только что закончилась. Передышка в мертвом море грохота. Гудели усилители. В наступившей тишине были слышны только сухие одинокие хлопки Хирурга.
Хайдер сидел не шевелясь.
И тут дверь хлопнула, и в Бункер вошел Баскаков.
Чудовищный шрам, идущий у него через всю щеку, нервно дергался.
Он тут же пересчитал по головам всех присутствующих, как скотов.
Браво, брависсимо, — вбросил он в тишину, как железный шар. — Гениально. Гениально то, то вы все живы. А кое-кто, увы, не жив. Предлагаю почтить их память вставанием.
Музыканты вытянулись в струнку. Сидевшие за столом скинхеды завозились, встали. Наклонили лысые головы. Воцарилось нехорошее, тяжелое молчание. Все молчали далеко не минуту. Бог знает сколько времени прошло, прежде чем страшную тишину нарушило лязганье медного голоса Баскакова.
Соратники! Солдаты! Благодарю вас. Это первый бой. Но не последний. Все еще впереди. Будущее будет наше!
Все молчали.
Я только что из Котельнича. Я отвез на базу всех, кто уцелел. Вижу здесь вас. Хорошо, что вы все живы. И не в лапах тех, кто безжалостно губит…
Все молчали.
Солдаты! — Баскаков поймал взгляд Хайдера. И содрогнулся. Но глаз не опустил. — Простите, если мы, генералы, вас не уберегли. Вы делали святое дело. Вы очищали…
Все молчали.
И Баскаков осекся. Он не мог продолжать речь.
Он понял, что это заведомо лживая речь.
А лжи сейчас, именно сейчас, он не хотел.
Он молчал, и это звучало посильнее всех речей.
И ему молчали в ответ, и это звучало посильнее всех аплодисментов и воплей: «Хайль!»
И Хайдер, Черный Фюрер, медленно, тяжело встал из-за грязного, уставленного мисками с селедкой и бутылками пива, длинного стола.
Встал и медленно, тяжело ступая, подошел к Баскакову.
И вскинул голову. И обернул лицо к своим бритоголовым солдатам.
Свое незрячее лицо.
Ибо глаза его были открыты, но они не видели.
И медленно, тяжело, так, как падают смоляные, дегтярные капли черного дождя, он проронил:
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. Где ваше логово, солдаты? Где ваш дом?
Солдаты молчали.
И Осип Фарада, сам не понимая, зачем он это делает, крикнул пронзительно:
Наш дом там, где нас убивали!
Злой оскал прочертил лицо Хирурга.
Люкс отвернулся. Его подбитый глаз смотрел в пустую стену Бункера.
Юрка Динозавр, с гитарой в руках, присел на корточки, его щиколотки запутались в проводах.
И тут из угла, из-за обшарпанного усилителя, раздался еще один голос. Говоривший не показался народу. Голос доносился как из-под земли.
А все-таки, пацаны, какому Богу мы служим? Как зовут нашего Бога? Как его кликуха? Какой у него никнэйм?
Все молчали.
Чек вышел из укрытия. Его страшная маска смеялась. Его огромный рот перекосило от усилия сказать то, что он должен быть сказать сейчас. Выкрикнуть им в их потерянные, молчащие лица.
Все кому-то служат, да?! Все — чьи-то рабы! Чьи-то слуги! У всех есть хозяева, да?! Владыки ведут нас с бой, да?! Направляют нас?! Пинают нас сапогом: беги, беги, выполняй приказ?! Да?! А если я не хочу выполнять приказ?! Если я не хочу быть ничьим рабом?! Ничьим солдатом?! Если я не хочу никому служить?! Никому?!
Яростный крик отзвучал в гулкой тишине Бункера. Затих, как музыка, под потолком.
Все молчали.
«Где-то там на горе
Возвышается крест;
Под ним десяток солдат –
Повиси-ка на нем…»
Вячеслав Бутусов
Они обе стояли друг против друга. Они гляделись в лица друг друга, как глядятся в зеркало.
Ангелина била взглядом Цэцэг по щекам. Цэцэг хлестала Ангелину по лицу ургой узких черных глаз, как ее предки хлестали по спинам в степях запаленных коней. Но ни той, ни другой не удавалось выудить из непроницаемых красивых лиц друг друга то, что они обе надеялись узнать. Хотя бы намеком.
Первой не выдержала Цэцэг.
Ты специально приволокла за собой из Москвы этот хвост, Сафонова, чтобы прикрыться им и безнаказанно позабавиться с Ефимом! Ты знала о том, что я здесь с ним!
Руку на отсечение, не знала.
Они обе стояли, обдуваемые резким весенним ветром, на брусчатке Красной площади. Мимо них бежали веселые туристы, на ходу фотографируя собор Василия Блаженного, Кремлевскую стену с захоронениями великих вождей, красный гроб Мавзолея, ГУМ, памятник маршалу Жукову, голубей в небе. Цэцэг была в коротком, выше колен, сером норковом полушубке. Черные волосы были распущены у нее по плечам, лились нефтяными ручьями. Ангелина распахнула длинный, до пят, французский шелковый плащ, подставляя грудь ветру. Под плащом она была в дерзкой мини-юбке, великолепные ноги были все на виду. Цэцэг скользнула взглядом по ее ногам. Поджала губы. «Интересно, сколько тысяч она отвалила за липосакцию? Не может быть, чтобы ей вечно было двадцать лет!»
Нет, знала!
Ну, а если знала, что тебя волнует? Что я поспала с твоим любовником? Могу тебя заверить, он мне не нужен. Но могу и сказать тебе, что он мне понравился. Одобряю твой выбор.
Цэцэг вспыхнула. Голубь слетел ей на плечо и клюнул ее в ярко сверкающую брильянтовую сережку.
Мне не нужно твое одобрение!
Может, зайдем куда-нибудь в ресторан? Поговорим в нормальной обстановке? Зачем ты назначила мне эту дурацкую встречу на Красной площади? Мы не пэтэушницы-лимитчицы, надеюсь. И не агенты, опасающиеся слежки. Мы могли бы спокойно…
Цэцэг повернулась и пошла прочь. Быстро, быстро пошла. Не оглядываясь. Ангелина догнала ее, схватила за руку, усмехаясь, пытливо, злорадно заглянула ей в лицо.
Плачешь, дорогая?.. Слезы облегчают женскую участь. Особенно во время климакса…
Цэцэг дала ей пощечину быстро, мгновенно, как киска лапой. Закрыла лицо руками. Ангелина прижала ладонь к горящей щеке.
Неужели ты так его ревнуешь, дурочка?.. Мне от него ничего не надо, я тебе толкую. Я больше одной, ну, двух ночей ни с кем никогда в жизни…
Я всегда знала, что ты нимфоманка!..
Успокойся, возьми себя в руки. Мы ведем себя с тобой как две хабалки в тюряге. Я на такие сцены у себя в больнице насмотрелась. Слава Богу, сегодня воскресенье, я от этих придурков отдыхаю. Идем, сядем на лавочку. Полюбуемся на каменных зверей. Кстати, ты знаешь?.. На Красной площади все-таки устанавливают скульптурную группу Судейкина «Дети — жертвы пороков взрослых». Ты была на вернисаже?.. Видела?.. Как тебе судейкинский шедевр?.. Достоин он Красной площади или нет?.. До Второго, ха-ха, пришествия — достоит?..