Мы с Люськой бросили Князя, а это негоже.
Он стоял долго под часами на Сен-Сезар. До утра.
Утром, когда он понял, услышал сердцем, что случилось, он вышел с загудевшего людьми и шумом вокзала на площадь.
Паровозы гудели, люди несли баулы, кошелки, саквояжи, чемоданы, иную поклажу. Он спокойно стоял на площади, ловя ноздрями воздух последнего дня февраля, полный гари, гула, запахов вокзальных безе и кофе из ближней кофейни, и смотрел в лица идущих, живых, живущих людей.
Они все жили на земле. А он?
Живой ли он теперь, или только одна оболочка останется от него, видимость и слышимость, а он сам отправится вслед за ней, туда, где нет ни печали, ни воздыханий, а жизнь бесконечная?
«Жена моя! Меня нет без тебя. Но я обещаю тебе, что я не убью себя от великого горя. Я стану жить на земле. Во имя тебя. Я спасу память о тебе. Я расскажу о тебе тем, кто сможет пронести эту память дальше, сберечь. У нас с тобой не родился ребенок — я женюсь на девушке, похожей на тебя, и назову нашу дочь твоим именем. Жизнь продолжается, и в оставшейся мне жизни я буду так же любить тебя, как любил, когда мы были вместе. Каждая улочка Пари будет мне напоминать о тебе. Я не смогу без слез смотреть на Большую Оперу… на опушки Булонского леса… идти по мостовым рю Делавар, рю Делакруа. У тебя было много любовников, а муж был один. И я вернусь в Рус один. В твою честь. Пусть лучше меня убьют там, чем здесь. Мне так будет легче».
Он вздохнул и вгляделся в лица людей. Почему на лицах людей такое оживление? Отчего гомонят, кричат, расхватывают у газетчиков газеты, выхватывают газетные мятые листки друг у друга эти сумасшедшие люди Пари?!
— В Рус пала отвратительная власть! В Рус теперь власть другая! Патриотические силы Рус, сплотившиеся под руководством представителей Царской Семьи, крупных кадровых офицеров и военачальников уничтоженной Царской Гвардии, свергли узурпаторов и восстановили в Рус разрушенную когда-то монархию!.. Рус снова монархия!.. Временно обязанности регента Рус принял на себя один из членов Царской Фамилии, Великий Князь Георгий Михайлович!.. Ждут прибытия из Пари Великого Князя Владимира Николаевича, так как он по крови ближе всех стоит к убиенному Царю и имеет полное право на престол Рус!.. Ищут Великого Князя Владимира!.. Ждут его в Рус, в Столице!.. Разыскивают его в Пари!.. Покупайте свежие газеты, господа!.. Покупайте свежие газеты!..
Он покачнулся, схватился за сердце. Как орут эти гамены-газетчики! Душу вынимают. Он протянул монетку. Дай газету, парень. Ждано, судорожно развернул. Так и есть. Все правда. Неужели это правда?!
Он ощупал в кармане офицерского кителя два билета на поезд, два заграничных паспорта. О Мадлен, я поеду один. Паровоз гудит. Выпускает из трубы белый пар. Пронзительный свисток режет уши. Мне нельзя медлить. Мои убийцы рядом. Они здесь, в толпе. Скорей в вагон. Поезд отправляется через пять минут. Эти минуты могут стоить ему жизни. Ему. Царю. Озноб прошел по его спине, поднял дыбом волосы под фуражкой. Вот как оно все вышло. Он хотел остаться в Пари на день, на два, собраться с духом, с мыслями. Ведь он полностью не осознал, Мадлен, что тебя больше нет. Он просто услышал это внутри себя. А теперь выходит так, что ему надо ехать немедленно. Не теряя ни одного мига.
Он побежал, подхватив чемодан, на перрон. Люди толпились у чистеньких блестящих вагонов — о, хваленое аккуратство Эроп. Чмокали друг друга в щечки. Запихивали в сумки забытые свертки с едой. Оживленно перекидывались бестолковыми прощальными фразами. Горячо обсуждали переворот в Рус.
И никто не знал, что вот он — Царь Рус — стоит у поезда, с чемоданом в руке, в легком, не по снежной погоде, плаще: неприметный офицер, разве только высокого роста и выправки чересчур благородной, и глаза над бородатым скорбным лицом, как на иконе, синеют темно и сурово.
— Ваш билет, мсье!
Он протянул бумаги. Вошел в вагон. Отыскал свое купе. Бросил чемодан на полку. Теперь он поедет через всю Эроп ТУДА. Это возвращение. Они оба так мечтали вернуться.
Но ничто не вернется на круги своя, хоть и возвращается; хоть и кружит земля вокруг Солнца, и народы вокруг власти, и кружит мужчина вокруг женщины, и оба — вокруг любви.
Когда поезд тронулся и провожающие замахали платочками, руками и шляпами, он выглянул в окно. Ему показалось, что на перроне, в толпе, мелькнули лица барона и графа. Все, господа. Прощайте.
Как она не любила слово «прощай». Она, морщась, говорила, что его консьержка запретила ей говорить «прощай», когда прощаешься с любимым. Его консьержка… старушка, любящая выпить с ним чашечку кофе… он частенько угощал ее пахитоской… премилое созданье.
— Прощай, Пари, — с натугой вымолвил он на родном языке. — Ты дал мне все. И отнял все у меня. Я тебя никогда не забуду.
Он был один в купе, и потому он без стеснения согнулся в три погибели, закрыл лицо руками и зарыдал. Заплакал без слез.
Когда он доехал до приграничного городка Тересполя, ему пришла в голову удивительная мысль. Он никак не мог от нее отделаться. Она преследовала его, как наваждение. И он решил ей подчиниться.
Он сообщил проводнику и представителям таможни, что выходит здесь, не будет двигаться дальше на поезде в Столицу. Те пожали плечами: хозяин — барин. Может быть, у пассажира здесь родня, в городишке.
Он выбрался на перрон, спрыгнул с него, обогнул городок, минуя хатки и церквушки, и оказался на опушке леса. Все молчало, засыпанное молчаливым снегом. Снег. Так они и мечтали, чтобы был снег. Снег везде: на кустах, на еловых и сосновых лапах, на свешивающихся до земли, льющихся, как слезы, вниз березовых ветках, на проселочной дороге, на шапках крестьян, на их воротниках, на их с Мадлен волосах и ресницах. Мадлен мечтала еще о лошади. О коне. Чтоб мы сели на коней.
Он оглянулся. Рядом, у дороги, около огромного, наметенного за ночь сугроба стоял стреноженный конь. Господи, гнедой… золотой. Светло-золотистой масти, и шерсть лоснилась и сияла на ярком Солнце, вбитом белым гвоздем в слепящую синь неба. Чей это конь? Крестьянский? Он его отпустит потом, и он сам найдет дорогу домой. Лошади умные. Он должен въехать в Рус на коне, Мадлен. Ты же видишь. Все послано.
Отряхнув снег с плеч и с фуражки, он подошел к коню. Открыл чемодан, вытащил круассан, покормил коня с ладони. Наклонился и развязал путы, обнимающие ноги животного. Эх, конь, конь. У меня когда-то в Рус был похожий. Только чалый. А уж любил меня!.. Я сам застрелил его, смертельно раненого. Ты, конь, будешь жить. Теперь все у нас в Рус будет счастливо. Я постараюсь царствовать достойно, Мадлен. Я знаю, что надо делать.
Он погладил коня по голове, гикнул и одним махом вскочил ему на спину. Чемодан, еда, одежда… Зачем ему сейчас чемодан, когда вся Рус — его? Найдет кто-нибудь, подберет, обрадуется Божьему подарку. Там все женские вещицы из Пари. Взятые специально для Мадлен. Для ее довольства, отдыха, удобства, веселости. Он так хотел, чтоб ей было все время радостно. Пусть порадуется другая женщина… девушка.