— Подумаешь. От этого ничего бы не изменилось.
Танец кончился, однако ни Кристина, ни Диксон даже не подумали расцепить рук. Под аплодисменты Диксон произнес:
— Может, и не изменилось бы, только вы, когда звонили, хотели пойти на бал, разве нет?
— Слушайте, хватит уже на эту тему.
— Хватит так хватит. А вот королеву из себя строить не надо. У вас нет на то оснований.
Кристина неуклюже повела плечами, опустила глаза.
— Простите. Ужасно глупо. Я совсем не то имела в виду.
Пока она говорила, фортепьяно возвестило последний танец сета.
— Все в порядке. Продолжаем танцевать?
— Конечно.
— По-моему, вы отлично справились, — сказал Диксон, выждав некоторое время.
— Зря я так с вами говорила. Какая же я дура. Честное слово, круглая дура.
Когда она, вот как сейчас, не делает каменное лицо, губы у нее становятся пухлые и выпяченные, как у «дяди Джулиуса», отметил Диксон.
— Не волнуйтесь — я уже забыл.
— А я не забыла. Мне самой странно, почему я так сказала. На самом деле мне кажется, вы великолепно придумали с «Ивнинг пост». Просто блестяще, честное слово.
— Спокойно: совсем не обязательно впадать в другую крайность.
— Только поймите: мне не хочется с вами это обсуждать, потому что выйдет, будто я смеюсь над Бертраном за глаза, а это некрасиво. Боюсь, во второй раз по телефону я говорила с вами недружелюбно, но это потому, что иначе, если бы я говорила таким тоном, каким хотела, получилось бы, что я участвую в заговоре с целью попользоваться Бертраном. Вот.
Прозвучало по-детски, но лучше по-детски, чем сварливо. И все равно: как подумаешь, во что женщины впутываются из-за ерунды. Мужчины, конечно, тоже впутываются, причем так, что выпутаться куда сложнее, но у них хотя бы цели осязаемые. От ответа Диксона избавил маловразумительный и очень громкий речитатив — так мог бы изъясняться великан-людоед в приступе афазии. Усиленный репродукторами, речитатив перешел в песню. Модуляции наводили на мысли о Сесиле Голдсмите.
Зайка моя, за тобой на такси заеду я.
Будь готова к восьми тридцати, а пока не грусти —
На такси мы поедем с тобой, на такси…
Пытаясь увести Кристину с траектории приземистого краснолицего джентльмена и его долговязой бледной дамы, Диксон жестоко сбился с такта.
— Давайте все с начала, — промямлил он, но дело не ладилось совершенно.
— Ничего не получится, потому что вы от меня за милю, — сказала Кристина. — Я не чувствую вас, не понимаю, куда вы ведете. Станьте ближе. Руки сюда.
Осторожно, по миллиметру двигался Диксон, пока не оказался близко-близко к Кристине. Снова взял ее правую руку, такую теплую, стал приноравливаться. Дело пошло на лад, хотя Диксон задыхался несколько больше, чем предполагал. Кристина была вся округлая, мягкая. Диксон повел ее прочь от оркестра, на звук, который опознал как лающий смех. Бертран, держа свою крупную голову как бы на отлете, нырнул в зазор между танцующими. Диксон не видел лица Кэрол, но действие Бертрана говорило о том, что Кэрол хотя бы отчасти успокоена. Какого черта Бертран замышляет? Проблема столь же животрепещущая, так же требует самого пристального внимания, как и другая — зачем Бертрану борода? Чего он хочет — располагать двумя любовницами сразу или одну из них пробросить? Если второе — то которую Бертран намерен оставить, а которую примирить с фактом пробрасывания? И вообще из тех ли он типов, что заморачиваются гуманными разрывами? Пожалуй, нет. В таком случае есть основания считать, что любовницей остается Кэрол. По крайней мере, это единственное объяснение ее присутствия на балу. Кристина, вероятно, функционирует только как племянница своего дяди, но будет удерживаться Бертраном, пока у него дела с Гор-Эркартом. Выходит, начат третий раунд кампании против Бертрана? В голове слегка звенело, хотя Диксон даже не представлял своей дальнейшей тактики.
— Как у вас нынче отношения с профессором Уэлчем? — вдруг спросила Кристина.
Диксон напрягся и выдавил:
— Сносные.
— Из-за телефонного звонка неприятностей не было?
Диксон не сумел заглушить стон. Одна надежда — что его заглушила музыка.
— В смысле Бертран все-таки догадался, что это я?
— Догадался? Бертран? Вы о чем?
— О том, что я представился журналистом.
— Нет, я о воскресном звонке, из вашей квартиры. Ну, когда вам сосед звонил.
Говорят, обезглавленная курица еще какое-то время носится по птичьему двору — так и ноги Диксона продолжали исправно выписывать па.
— Уэлч знает, что я договорился с Аткинсоном насчет мнимого приезда родителей?
— Так вот кто такой Аткинсон! Похоже, с тех пор как мы с вами познакомились, он только и делает, что по телефону звонит. Да, мистер Уэлч в курсе.
— Кто ему сказал? Кто ему сказал?
— Пожалуйста, не впивайтесь ногтями мне в спину… Сказал ему этот низенький, что на гобое играет. Ой, вы же называли фамилию… Забыла.
— Да. Называл. Джонс его фамилия. Джонс.
— Точно. Причем это единственное, что он вообще выдал за все время моего пребывания. Если не считать, что наябедничал насчет паба. Помните, накануне? Похоже, у него зуб на вас.
— Судя по всему. А скажите: миссис Уэлч присутствовала, когда он меня закладывал насчет приезда родителей?
— Нет. Я точно помню, что нет. Нас трое было. Мы обедали.
— Слава Богу.
Велика вероятность, что Уэлч пропустил слова Джонса мимо ушей, поскольку тот предположительно выдал Диксона всего один раз. Миссис Уэлч, напротив, повторяла бы до тех пор, пока не продолбила мужнину скорлупу. Но Джонс ведь мог и ей сказать, отдельно, а не в присутствии Кристины. Внезапно Диксон увидел ситуацию в ином аспекте.
— Да, но откуда Джонс узнал? Я с ним не откровенничаю, как вы могли догадаться.
— Он сказал, что слышал, как вы договаривались с Аткинсоном.
— Слышал он! — буркнул Диксон. — Стал бы я договариваться при этой вонючей шестерке… Простите. Нет, он подслушивал. Под дверью подслушивал! Конечно! Копошился там, а я внимания не обратил.
— Какая гадость! — неожиданно злобно процедила Кристина. — Что вы ему такого сделали?
— Да ничего. Подумаешь, разрисовал в его журнале одну фотографию. Да и то карандашом.
Признание, само по себе загадочное, было отчасти смазано легкой сумятицей, вызванной окончанием сета. Когда же Диксон все объяснил, Кристина, сделавшая уже шаг от него, обернулась, подняла глаза и рассмеялась, не разжимая губ. А на его кислую улыбку стала смеяться так, что язычок запрыгал меж кривоватых зубок.
Обширная истома разлилась по телу, будто Диксону в жизненно важный орган угодила пуля. Лицевые мышцы сами собой расслабились. Кристина поймала его взгляд и перестала смеяться.