Если кто-то и знает теперь, что случилось с Чарльзом Эшмором, так это, пожалуй, его мать. Она скончалась.
Из двух собеседников один был врачом.
– Я позвал вас, доктор, – сказал второй, – но не думаю, что от вашего визита будет какой-то прок. Но, может быть, вы порекомендуете мне хорошего специалиста по психопатиям. Мне кажется, что я… начинаю сходить с ума.
– Выглядите вы совершенно здоровым, – сказал врач.
– Вам, конечно, виднее… но меня изводит галлюцинация. Каждую ночь я просыпаюсь и вижу в спальне большого ньюфаундленда. Он весь черный, только передняя лапа белая. Он сидит и пристально смотрит на меня.
– Вы сказали, что просыпаетесь. А вы совершенно в этом уверены? Ведь за галлюцинацию порой можно принять яркое сновидение.
– Нет-нет, я точно просыпаюсь. Иногда подолгу лежу, не шевелясь, и смотрю на собаку… а она так же пристально смотрит на меня. Знаете, я перестал тушить на ночь свет. Наконец, уже не в силах вынести это, я вскакиваю… и собаки – как не бывало!
– М-м… а какое у нее при этом выражение… на морде, я имею в виду?
– Зловещее, как мне кажется. Конечно я знаю, что у всякого животного, если его не злить, на морде всегда одна и та же мина. По-другому бывает только на картинах. Но ведь это не настоящая собака. А ньюфаундленды, к тому же, выглядят куда флегматичнее прочих собак. В чем тут, по-вашему, дело?
– Пожалуй, вы были правы, когда сказали, что толку от меня будет мало: с собаками я дел не имел. – Врач хохотнул над собственной шуткой, но тут же осекся, перехватив пристальный взгляд пациента. Чуть помолчав, он сказал: – А знаете, Флеминг, животное, которое вы описали, напоминает собаку покойного Этуэлла Бартона.
Флеминг привстал со стула, снова сел и напустил на себя вид полнейшего безразличия.
– Я помню Бартона, – сказал он. – Кажется… мне, помнится, рассказывали, будто… э-э… обстоятельства его смерти не вполне ясны.
Глядя прямо в глаза своему пациенту, врач уточнил:
– Три года назад тело Этуэлла Бартона, вашего старинного недруга, нашли в лесу, что близ его дома… и вашего. Его забили до смерти. Убийцу тогда так и не нашли, следствие кончилось ничем. Но у некоторых из нас были свои версии. И у меня тоже. А у вас?
– У меня? Господи, да откуда же им взяться? Вы ведь наверняка помните, что я сразу же после этого уехал в Европу… или почти сразу же. Я вернулся всего несколько недель назад и, сами понимаете, еще не успел составить на этот счет никакого мнения. А что насчет его собаки?
– Это она тогда привела людей к телу. А потом сдохла от голода на могиле Бартона.
Никто не знает, какие законы управляют совпадениями. И Стэли Флеминг тоже не знал, иначе он не подскочил бы как ужаленный, когда ночной ветер донес откуда-то издалека долгий и заунывный собачий вой. Флеминг раз-другой измерил шагами комнату, – врач пристально смотрел на него, – и наконец остановился.
– Но при чем тут мои галлюцинации, доктор Холдерман? – Он едва не кричал. – Вы, наверное, забыли, зачем я вас позвал.
Врач встал, положил ладонь на руку пациента и мягко сказал:
– Извините. Но я не могу вот так, с налету поставить вам диагноз… Подождем до завтра. Пожалуй, ложитесь-ка вы спать, только дверь не запирайте. А я посижу здесь, полистаю ваши книги. Сможете вы позвать меня, не вставая с постели?
– Смогу. Там у меня электрический звонок.
– Вот и хорошо. Если вас что-то встревожит, нажмите кнопку, но ни в коем случае не вставайте. Спокойной ночи.
Устроившись в кресле, медик в глубокой задумчивости уставился на пылающие в камине поленья. Однако вскоре он вскочил, приоткрыл дверь, выходящую на лестницу, и прислушался, потом возвратился к камину и снова уселся. Так повторялось несколько раз. Наконец он задремал, а когда проснулся, было уже за полночь. Он поворошил кочергой угли, протянул руку к столу, взял книгу и взглянул на титульный лист. Это были «Медитации» Деннекера. Он открыл книгу наугад и прочел: «Коль скоро Богом определено, что всякой плоти присущ дух и потому она властна над духом, справедливо и суждение, что дух властен над плотью, даже когда уже покинул ее и существует как бы сам по себе. Этим и объясняются многие убийства, свершенные, как свидетельствуют очевидцы, привидениями или лемурами. И можно сказать, что злое это свойство бывает присуще не только людям, но и животным тоже, а значит…»
На этом месте чтение было прервано: врач услышал, как наверху упало что-то тяжелое. Он отбросил книгу, метнулся из комнаты и единым духом взлетел по лестнице. Дверь в комнату Флеминга, вопреки договоренности, оказалась заперта. Он ударил в нее плечом, и она распахнулась.
На полу возле разметанной постели лежал в ночной рубашке Флеминг. Он хрипел, и ясно было, что жить ему осталось немного.
Врач поднял голову умирающего и увидел страшную рану на горле.
– Мне следовало подумать о этом, – буркнул он, имея в виду самоубийство.
После того, как Флеминг умер, врач смог осмотреть рану получше. Ошибиться было трудно – какой-то зверь порвал клыками яремную вену.
Только вот ни одного следа какого-либо зверя в комнате так и не нашлось.
История отнюдь не правдивая
Ночь была ясная и прозрачная, как середка алмаза. В такие вот ночи спастись от стужи просто невозможно. В темноте ее порой не замечаешь, но когда ночь ясная, остается только терпеть. Этой же ночью мороз жалил, как змея. Луна медленно плыла над высоченными соснами, которыми поросла Южная гора, снежный наст искрился под ее холодным светом; на фоне черного неба можно было кое-как разглядеть очертания Прибрежного хребта, за которым расстилался невидимый отсюда Тихий океан. На ровном дне ущелья снег лежал весьма причудливо, напоминая океанские волны в зыбкой серебристой дымке – это был дважды отраженный – сперва от луны, потом от снега – солнечный свет.
Снег по самые крыши завалил лачуги покинутого старательского поселка. (Моряк, увидев такое, сказал бы, наверное, что поселок затонул.) Занесло даже опоры, которые поддерживали желоб отвода, который здесь гордо именовался каналом. Ничто и никогда не отучит старателей выражаться возвышенным штилем. Об усопшем, к примеру, принято говорить, что он, де, ушел к верховьям. Честное слово, звучит не хуже, чем «жизнь его вернулась к Источнику Жизни».