– Пожалуй, мне следовало бы просто пускать все это мимо ушей, – с той же учтивостью ответила миссис Морган. – Тем более, что ты уже не раз просил меня не обращать внимания.

Казалось, мистер Морган обрадовался случаю довести историю до конца.

– Рассмотрев все эти факты и присовокупив к ним некоторые другие, присяжные из жюри коронера заключили, что смерть Джанет Мак-Грегор последовала от ударов, нанесенных ей неустановленным лицом. Заодно отмечалось наличие серьезных улик, которые позволяли подозревать в убийстве Томаса Мак-Грегора, мужа покойной. Но тот исчез неведомо куда, и до сих пор о нем нет никаких сведений. Попутно выяснилось, что Мак-Грегоры приехали сюда из Эдинбурга, и… Дорогая, разве ты не видишь, что у мистера Элдерсона в тарелку для костей попала вода?

Я и в самом деле уронил в полоскательницу куриную ножку.

– В небольшом комоде я отыскал и фотографию Мак-Грегора, но толку от нее было мало: его до сих пор не поймали.

– Вы позволите взглянуть? – попросил я.

С фотографии смотрело смуглое лицо с черными усами и свирепым выражением, обезображенное шрамом, идущим от виска через всю щеку.

– Кстати, мистер Элдерсон, а вас-то почему интересует та долина? – спросил мой любезный хозяин.

– Однажды у меня там потерялся мул. И это… очень меня огорчило.

– Вот видишь, дорогая, – бесстрастно, словно добросовестный переводчик, откомментировал мистер Морган, – как может огорчить человека утрата мула: мистер Элдерсон наперчил свой кофе.

Пантерьи глаза

I Не все одержимые выходят замуж

Мужчина и женщина – сама природа создала их друг для друга – сидели на склоне дня на каменной скамье у обочины. Мужчина – средних лет, высокий и сухощавый, с вдохновенным лицом поэта и телосложением пирата – относился к тем, на кого оглядываются. О женщине же надо сказать, что она была молода, белокура, изящна, с «гибким», как сейчас говорят, станом. Этот стан облекало серое платье с узором из темно-коричневых пятнышек. Вы не смогли бы сразу сказать, красива она или нет: вашим вниманием сначала овладели бы ее глаза – большие, серовато-зеленые, пожалуй, чуть суженные и от этого кажущиеся удлиненными. Их выражение трудно было бы определить и выразить словами. Пожалуй, тревожащее… или интригующее. Наверное, такие вот глаза были у Клеопатры.

Мужчина и женщина беседовали.

– Бог свидетель, – сказала женщина, – я вас люблю. Но замуж за вас не выйду никогда. Это просто невозможно.

– Айрин, вы в который уже раз отвергаете мое предложение, но никаких резонов никогда не приводили. А я вправе знать их, осмыслить, прочувствовать и доказать вам, если понадобится, постоянство моих намерений. Так скажите же… почему?

– Почему я вас люблю?

Женщина улыбнулась, хотя глаза ее затуманились слезами, да и сама она заметно побледнела, но мужчина шутку не принял.

– Нет-нет… Для этого резонов не существует. Объясните, почему вы не идете за меня. У меня есть право знать. Я должен это знать. И узнаю!

Он вскочил на ноги, нахмурился, стиснул кулаки; вид у него был самый решительный и даже, пожалуй, угрожающий. Могло показаться, что он готов схватить свою собеседницу за горло, лишь бы узнать, в чем дело. Женщина больше не улыбалась – она смотрела ему в глаза неподвижным, застывшим взором, в котором нельзя было прочесть ничего. И все же этот взгляд заставил мужчину присмиреть. Он даже слегка вздрогнул.

– Так вам непременно хочется узнать резоны? – спросила она ровным тоном, который совершенно соответствовал ее взгляду.

– Если соизволите… и если я, по-вашему, не требую слишком многого. – Красавец явно сдавал свои позиции.

– Тогда вот вам резон: я не всегда бываю в своем уме.

Мужчина дернул плечом, потом пристально взглянул на нее. На лице его явственно читались недоверие и готовность рассмеяться. Но чувство юмора снова изменило ему, а то, что сказала женщина, потрясло, несмотря на весь его скепсис – ведь наши мысли и чувства суть вещи разные.

– Так сказали бы врачи, – добавила женщина, – если бы я к ним обратилась. Мне же больше по душе слово «одержимость». Садитесь и слушайте, я все вам расскажу.

Мужчина, не сказав ни слова, снова опустился на каменную скамью. На востоке, куда были обращены их лица, склоны холмов уже багровели в отблесках заката, вокруг воцарилась та тишина, какая обычно предшествует вечеру. В такой таинственной, торжественной и многозначительной атмосфере и мужчина почувствовал себя соответственно – ведь в мире духовном, как и в материальном, ночь не наступает без предвестий. Встречая время от времени взгляд женщины и всякий раз вздрагивая – ее прелестные глаза пугали, несмотря на всю их кошачью прелесть, – Дженнер Брэдинг молча выслушал все, что поведала ему Айрин Марлоу. В интересах взыскательного читателя, которому безыскусное повествование неопытной рассказчицы может прийтись не по вкусу, автор отваживается изложить историю на свой манер.

II Комната может быть тесной для троих, даже если один из них – снаружи

В углу единственной комнаты маленького бревенчатого домика, обставленной просто и даже скудно, скорчилась на полу женщина. К груди она крепко прижимала ребенка. На много миль вокруг не было ничего, кроме леса, густого и едва проходимого. Стояла ночь, и в доме было так темно, что человеческому глазу не под силу было бы различить ни женщину, ни ребенка. И все-таки за ними наблюдали бдительно и неотрывно. Вот в этом, собственно, и состоит суть нашей истории.

Чарльз Марлоу принадлежал к тем людям, которые сейчас совершенно перевелись в нашей стране, – он был фронтирером. Такого сорта люди предпочитали вести уединенную жизнь в лесах, которые тогда простирались по восточному склону долины Миссисипи от Великих озер до Мексиканского залива. Добрую сотню лет фронтиреры – поколение за поколением – продвигались на запад с ружьями и топорами, по клочку отбирая землю у матери-природы и ее диких отпрысков. А потом этой землей завладевали уже совсем другие люди: не столь смелые, зато куда более рачительные. Фронтиреры же, пройдя леса от края до края, в конце концов оказались на безбрежных равнинах – и исчезли, словно в воду канули. Лесных фронтиреров просто не стало, фронтиреры же равнинные, довольно легко, за одно поколение, захватившие две трети страны, – публика совсем уже не та.

У Чарльза Марлоу были жена и ребенок, они разделяли с ним все опасности и трудности жизни в лесу. Сам он был из тех людей, которые служат своей семье так же истово, как иные служат Богу, так что не стоит и говорить, как он любил своих домашних. Жена его была молода и потому вполне миловидна, а уединенная жизнь еще не успела наложить на ее характер неизбежный при подобных обстоятельствах мрачный отпечаток. Господь был милостив к ней, не наделив такими представлениями о счастье, которые не могла бы удовлетворить жизнь посреди леса. Все свое время она делила между простой работой по дому, ребенком, супругом и несколькими пустыми книжицами.