Из этих соображений следовало сделать вполне определенные практические выводы. Честь, гордость, благоразумие, верность своим идеалам – все требовало, чтобы я поскорее уехал куда-нибудь, но я никак не мог себя заставить. Меня хватило лишь на то, чтобы положить конец нашим встречам. Теперь я выходил из дома после того, как она отправлялась на урок музыки, а возвращался ближе к полночи, чтобы не столкнуться с нею даже случайно. Но все это мало помогло: я был словно в трансе, всеми моими мыслями владела одна-единственная мечта. Ты, друг мой, вряд ли поймешь в каком раю для безумцев я тогда обретался – ведь все твои поступки диктуются здравым смыслом.

Однажды вечером дьявол заставил меня разговориться с моей квартирной хозяйкой, редкой сплетницей, кстати сказать, и среди прочего я узнал, что спальня молодой леди примыкает к моей собственной. Выходило так, что между нами была лишь стена, причем не особенно толстая. Уступив внезапному побуждению, я мягко постучал в стену. Никто, конечно, не отозвался. Но на меня уже накатило безумие, и я повторил бестактную выходку. Так и не дождавшись ответа, я заставил себя отойти от стены.

Но через час или около того – я как раз погрузился в мои оккультные занятия – до меня донесся ответный стук. Впрочем, вполне возможно, что он мне только послышался. Сердце мое бешено застучало, я подскочил к стене, по пути сбросив со стола книги, и постучал три раза, медленно, раздельно. На сей раз ошибки быть не могло: мне ответили, точно повторив мой сигнал – раз, два, три… Вот и все, чего я добился в тот вечер, но мне для счастья хватило и этого… хватило с избытком.

Безумство это повторилось и на следующий вечер, и потом тоже. Я не пропускал ни единого вечера, и всегда «последнее слово» оставалось за мной. И все это время я был безумно счастлив, но встреч упорно избегал, не от большого ума, как ты сам понимаешь. Но потом, как и следовало ожидать, ответы прекратились. «Наверное, ей противна моя робость», – подумал я, и решился, наконец, встретиться с нею, представиться и… и что? Что будет дальше, я даже не предполагал. Да и теперь не знаю, что бы из этого вышло. Знаю другое: день за днем я искал встречи с нею, но так и не смог ни увидеть ее, ни услышать. Я днями слонялся по тем улицам, где когда-то видел ее, но она там больше не появлялась. Из своего окна я мог видеть ее садик, но она и туда не выходила. Меня охватило глубочайшее отчаянье. В конце концов я решил, что она куда-то уехала. Спрашивать квартирную хозяйку мне не хотелось: однажды она отозвалась о девушке без должного почтения, и с тех пор я эту особу буквально возненавидел.

И вот пришла роковая ночь. Вконец измученный тоской и отчаяньем, я в тот вечер улегся рано и уснул, вернее, задремал – какой уж тут сон! Но среди ночи какая-то злая сила, вознамерившаяся навсегда лишить меня душевного покоя, заставила меня открыть глаза и прислушаться. Я и сам не знал, что надеялся услышать. И тут мне показалось, что я слышу слабое постукивание в стену… словно эхо того самого сигнала. Вскоре стук повторился – раз, два, три, – такой же слабый, но вполне отчетливый. Все мои чувства обострились до предела, так что ошибиться я не мог. Я хотел постучать в ответ, но тут примешался дьявол и шепнул мне: «Отплати ей той же монетой. Она так долго мучила тебя, а теперь настал твой черед». Невероятная глупость… да простит мне ее Господь! До утра я пролежал без сна, придумывал своему упрямству все новые оправдания и… прислушивался.

На следующее утро, выходя из дома, я встретил свою квартирную хозяйку – она как раз шла к себе.

«Доброе утро, мистер Дампье, – сказала она. – Слышали новость?»

Я ответил в том смысле, что не слышал никаких новостей, а тоном дал понять, что мне до них и дела нет. Но она не обратила на мой тон внимания.

«Это насчет больной молодой леди, нашей соседки, – замолотила она. – Как!? Вы, значит, совсем ничего не знаете? Ну, она все болела последнее время, а теперь вот… »

Я резко шагнул к ней.

«Теперь?! – воскликнул я. – Что теперь?»

«Померла.»

Но тем дело не кончилось. Позднее я узнал, что девушка неделю была в горячке, без памяти, а той ночью пришла в себя и сразу же попросила – это были ее последние слова – передвинуть ее кровать к другой стене. Люди, что были вокруг нее, подумали, что она все еще бредит, но просьбу выполнили. А потом… чистая душа, уже отлетающая в лучший мир, попыталась восстановить прервавшуюся связь, соединить золотой нитью искреннего чувства свою невинность со слепой жестокостью человека, который возвел эгоизм в жизненный принцип.

Чем я мог искупить свою вину? Какую мессу заказать, чтобы успокоилась бесприютная душа, одна из тех, что летают на крыльях бурь в такие вот ночи и стучат нам в окна, будя воспоминания и прорицая судьбу?

Это уже третье явление. В первый раз я не поверил своим предчувствиям и объяснил стук вполне естественными причинами, во второй – ответил, хоть и не сразу, но тем все и кончилось. Сегодняшний случай образует «фатальную триаду», о которой говорится у Парапелия Некроманта. Больше мне добавить нечего.

Когда Дампье умолк, я не знал, что ему сказать. Да и спрашивать его о чем-то язык не поворачивался. Я поднялся и пожелал ему доброй ночи, постаравшись, как мог, выразить самое искреннее сочувствие. Он ничего не сказал в ответ, только пожал мне руку, и я ощутил, что он все понимает и благодарен мне. Той же ночью, оставшись наедине со своим горем и раскаяньем, он отошел в Неизвестность.

Часы Джона Бартайна

История, рассказанная врачом

– Точное время? Господи, да на что оно вам, друг мой?! Можно подумать, что для жизни недостаточно приблизительного. Сейчас, к примеру, поздний вечер, скоро и спать пора. А если ваши часы встали, возьмите мои и сами убедитесь.

С этими словами Джон Бартайн снял с цепочки свои часы – очень тяжелые и явно старинные – и подал мне, а сам повернулся, пересек комнату и начал изучать корешки книг в шкафу. Он явно волновался, и это удивило меня – повода, казалось бы, не было ни малейшего. Я поставил и завел свои часы, потом подошел к нему и поблагодарил.

Он взял у меня часы и повесил на цепочку. При этом я отметил, что руки у него заметно дрожат. Проявив свойственную мне тактичность, я отвернулся, подошел к буфету и налил себе немного бренди с содовой; потом вернулся к своему месту у огня, попросил у Бартайна прощения за то, что отвлекся, и предложил ему самому налить себе по вкусу, как водилось между нами. Он так и сделал, а потом присоединился ко мне у камина, столь же спокойный, как и обычно.

Все это случилось у меня дома, где мы с Джоном Бартайном коротали вечер. Мы вместе пообедали в клубе, потом на извозчике приехали ко мне – короче говоря, все шло как обычно, самым прозаическим образом. Я никак не мог понять, что могло так впечатлить моего друга, обычно весьма сдержанного. И чем больше я об этом размышлял, слушая вполуха его искусные рассуждения, тем сильнее искушал меня бес любопытства. Вскоре я без особого труда убедил себя, что диктуется оно исключительно дружеской заботой; любопытство нередко рядится в эти одежды, чтобы не нарваться на отпор. Наконец я без особых церемоний прервал его монолог на одной из прекраснейших сентенций, тем более что в тот вечер меня все равно нельзя было назвать благодарным слушателем.