Она проговорила это уже совсем тихо, еле слышно, потому что только теперь поняла, КАКИЕ СИЛЫ подчинили себе волю ее недавнего друга. Как страшно то, что творится с ним.
Она повернулась к нему, через силу заставила себя коснуться его дрожащей руки и твердо, спокойно сказала:
— Держитесь! Не поддавайтесь, Сережа! Не все потеряно, я помогу… Только не поддавайтесь тому, кто ведет вас, кто внушает вам эти безумные мысли. Это кажется, что путей в жизни много, а их только два: один — к свету, а другой — в бездну, во тьму… и боюсь, на него-то вы и вступили.
— Вера… — он качнулся, прижав руки к груди, — Вера, неправда! Магия — не бездна! Это выход из хаоса, когда все подчиняется твоей воле. Ведь человек всемогущ! Сказано: по образу и подобию сотворен человек! Мы боги, мы можем все! Мы… — он побледнел, не в силах выразить всего, в чем хотел убедить ее. — Идите ко мне! Идите за мной! Я сделаю вас счастливой! Я люблю вас!
— О, Боже, — прошептала она, и ее черты исказились. — Бедный вы мой! Несчастный, потерянный человек… Но ничего, я не отдам вас… ЭТОМУ. Не отдам, — повторила она тихо, и такая сила зазвучала вдруг в ее голосе, что сама подивилась. — А теперь мы простимся. И прошу вас, Сережа, постарайтесь из дома никуда не ходить. Посидите тут в тишине… и ничего не бойтесь. Не бойтесь! Я ведь вижу, что страшно вам. Перехитрите себя — внушите, что это болезнь, пройдет… Знаете, — она улыбнулась, — станьте, как белка!
— Как… кто? — не понял Сергей, болезненно сжав бескровные губы.
— Как белочка! Я видела как-то раз, как белка тянулась к орешкам, которые ей протягивали на ладошке. Передние лапы лезли вперед, а задние не пускали… Так и растягивалась длинной пушистой полосочкой между желанием и осторожностью. Вот и вы упирайтесь, держитесь, Сережа! Не давайте себя сбить с пути! Крепитесь… а я приду. Я скоро-скоро приду, обещаю…
Уже затворив за собой калитку и пройдя вдоль забора, Вера оглянулась. Сережа стоял, прижавшись к стволу старой яблони, обхватив его обеими руками. Плечи вздрагивали. Он плакал.
Ей так захотелось кинуться к нему, обнять, встряхнуть, растормошить, ведь битва уже началась, и первой жертвой пал этот измученный человек, который был ей небезразличен. Нет, нельзя позволять себе даже простую женскую слабость — ибо не дремлет тот, кто незримо стоит у них на пути. Каждый шаг, который сделать им предстоит, отныне должен быть продуман и взвешен.
Вера спешила к дому, ноги сами несли ее по знакомой лесной дорогие, а все помыслы вертелись вокруг внезапной догадки.
«Творчество, вот в чем все дело! Вот оно — то, что объединяет всех нас… Приехав сюда, мы словно проснулись и ощутили в себе особую силу — дар, который дремал до поры… Сережа стал рисовать, я впервые всерьез поверила в слово, в то, что тут не пустая блажь. Елена тоже… Она говорила, что точно глотнула воды живой, ожила… и сразу в театре роль дали. Алеша пишет стихи, Маша… у нее тоже свой дар. Только он еще не проявлен, таится до срока, как и у Ветки. А Ксения — она ведь к самому главному женскому делу готовится: жизнь подарить! Так, так… единая ниточка — жажда творчества, дар, который в этих краях проявляется и в то же время кому-то здесь очень мешает. Так мешает, что впору нас со свету сжить! Ой…»
Она так летела вперед, погруженная в свои мысли, что едва не расшиблась, споткнувшись о край бетонной плиты. Чудом удержавшись на ногах, Вера остановилась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Она была готова поклясться, что ощутила толчок, как будто ее кто-то в спину толкнул, да так, что даже заныл позвоночник. Нагнулась, делая вид, что растирает потянутое колено, и резко обернулась. Позади — никого. Ни души! И в этот момент прямо над ухом послышался чей-то хриплый обрывистый смех. И тут же все смолкло.
— О, Господи! — прошептала она, чувствуя, как колени слабеют и подгибаются, и невольно вжимая голову в плечи в ожидании повторного нападения.
— Кто здесь? Что за шутки? — звук собственного голоса показался ей тоненьким комариным писком — так напугалась!
И вновь послышался смех, на этот раз, будто детский, только очень ехидный. Гнусный такой смешок…
Собрав всю свою волю, Вера двинулась вперед по дороге. Ей никто не мешал. Дорога была пустынна: ни ветка не шелохнулась, ни травинка не колыхнулась… Тишина и покой. Только в воздухе чувствовалось какое-то напряжение, да солнце ушло за набежавшую тучку.
Вера заставила себя двинуться ровным шагом, выравнивая дыхание и стараясь привести мысли в порядок.
«Не подавай виду, что испугалась. Спокойно. Что ж это было такое? Почудилось? Нет, не почудилось, Верка, следят за тобой! Настигают. Вот сейчас набросятся сзади… Не думать об этом! Не думать, слышишь? Нет никого. Это галлюцинации, бред. Пройдет. Так, о чем я?.. ах да, о Елене. Ей опасность грозит. И не только ей. Всем, у кого есть дар творчества! Ведь недаром старуха… Инна, как ее там… забыла. Как она уговаривала меня? Не завышайте, мол, планку, поберегите кровь для себя, потому что слово станет пить вашу кровь… Да, так она говорила. И я… да, сразу сомлела, точно все стало безразлично, и то, что казалось самым главным, святым делом жизни, поблекло. Да ведь я тогда от себя отступилась! Этого-то они и хотели. Этого и ОН хочет. Только не будет этого!»
— Слышишь ты, гадина? — крикнула она вдруг отчаянно, голос далеко раскатился, отлетел и растаял. И в наступившей тишине отчетливо послышался чей-то плач.
«Запугать хотят, заморочить, — подумала Вера, не сбавляя шагу. — Колдовство тут, не иначе как колдовство! Господи, помоги, защити от бесовского наваждения! Что мне делать? Как оградиться от этого? Ведь ничего мы об этом не знаем… Как там, по старинке-то: чур, меня, чур! Сгинь, пропади, нечистая сила! Нет, тут, наверно, как-то иначе надо…»
Снова послышался плач — на этот раз громче, ясней. Только не похож он был на мираж — уж больно отчаянный! Кто-то плакал навзрыд в кустах у дороги.
Вера сошла с дороги к обочине, перебралась через заросшую крапивой канаву и раздвинула ветви кустов. Там валялся брошенный велосипед, а рядом на траве сидел Мишка. Всхлипывая и захлебываясь слезами, он в отчаянии колотил кулаками по мшистой влажной земле. Клочья изодранных мхов валялись кругом, в траве зияли рыжие рваные раны.
— Миша? Мишенька, что с тобой?
Склонившись над мальчиком, Вера коснулась его плеча, но он грубо оттолкнул ее руку. Вскочил, утирая грязными кулаками зареванное лицо.
— Гады! Все вы сволочи, ненавижу! Всех ненавижу!
— Миша, опомнись! Что случилось? Можешь ты мне сказать? Может, помощь нужна? Да, успокойся ты, возьми себя в руки! Взрослый мужик уж почти, что за истерика!
— Взрослый, как же… У, ненавижу! Гады вы, взрослые! Роди-и-и-и-тели! Добренькие все, хорошие! Врете вы все! Вы всем врете! Да, пошла ты…
Точно взбесившийся телок, он лягнул ее и отскочил в сторону. Рывком поднял велосипед и, прямо-таки рыча от злости, поволок его через кусты к бетонке.