— Миша, Миша! — кричит, — сядь в машину, папа сам все сделает, сам ворота откроет. Вернись, сынок!
А сынок ни в какую…
Вертится, скачет юлой, на проходящую Веточку косится, в помойку, что у ворот, заглядывает.
— Мам, — кричит, — ты гляди, какой абажур смешной! Как у нас, только весь ободранный!
— Дурачок, — его мама из машины вышла, ножкой в босоножке плетеной притопнула, — у нас абажур итальянский, он двести долларов стоит! — она с победным видом взглянула на худенькие тяжело нагруженные фигурки Веры с Веточкой, проходящих мимо. — Не трогай это рванье, фу, гадость какая!
Между тем, их папа, коротко стриженный крутолобый крепыш, в яркой цветастой рубашке и бежевых шортах распахнул ворота, вернулся к машине, сел за руль, все семейство разом дверцами хлопнуло, и машина скользнула на территорию дачных участков. Ворота закрыть за собой никто из них не удосужился, и одна створка тихо покачивалась, жалобно скрипя.
А путницы шли дальше. Миновали участки, вступили на шоссе из бетонных плит, которые обступал с двух сторон могучий лес. Сквозь хвою солнышко светит, прозрачные струи света на зеленые мхи ложатся, на полянки нежной кислицы, на округлые, плотные листья копытня, на бурые островки прошлогодней хвои…
— Мамочка, может передохнем?
— Скоро дойдем, миленькая, потерпи.
Минут через двадцать ходу справа в лесу показались дома. Неприветливые, молчаливые, заколоченные… Вот один сквозь ветки виднеется, за ним подальше другой. Приободрились, прибавили ходу.
— Они, Ветка, это явно они! Кажется, добрались…
Первый дом стоял метрах в ста от шоссе — заспешили к нему чуть не бегом. И действительно, ни тропинок, ни заборов, ставни закрыты наглухо, каждое окно поперек ставень железной скобой перекрыто. Дверь забита крест-накрест досками, вокруг дома все заросло крапивой.
— Что-то тут не очень мне нравится, — призналась Вера, обходя дом и на веранду заглядывая. — Мрачновато… Ну-ка, давай-ка ключи.
Ветка связку из кармана сарафанчика достает, ключи разглядывает…
— Ой, мамочка, тут только шесть! Наверно, мы один ключ по дороге выронили. Может, когда журналы эти спасали, а? — она виновато поглядела на мать.
— Что теперь гадать? Ладно, думаю, у тети Марины запасные есть. Давай-ка скорее дом выбирать.
Углубились в лес чуть подальше — там второй дом стоял, а почти рядом с ним — третий. У второго вместо крыльца — провал, возле входа на веранду грудой свалены обгорелые доски.
— Да, видно, многие тут отдыхали… — покачала головой Вера, — и они, похоже, обходились вовсе без всяких ключей.
Возле дома — кострище чернеет угольями, пустые банки, бутылки валяются. Третий тоже им не понравился — жалкий какой-то, словно набекрень скособоченный…
Веточка дальше в глубь леса направилась.
— Ой, мам, тут пруд! С кувшинками!
Вера — за ней. Надо же — в самом деле большой живописный пруд, кое-где ряской покрытый, поросший белыми водяными лилиями — кувшинками и желтыми — кубышками. У пруда — мостки. Огромные ели к воде подбираются. Солнце на золотистой коре сияет, а внизу кора на стволах зеленью подернута. У самого берега — три двухэтажных деревянных добротных дома. А на другом берегу, напротив — еще один, рядом с ним сарайчик виднеется.
— Даже глаза разбегаются. Эти домики вроде бы ничего… Ну, дочь, какой на тебя глядит?
Вера вокруг трех домов обежала и такой молодой вдруг себя почувствовала, будто не тридцать шесть ей, а восемнадцать! Тонкая фигурка ее мелькает в кустах, цветастая юбка по ветру стелется, раздувается шелестящим крепдешиновым колоколом… Ветка — за ней, с прискоками, с визгом, обе разошлись, разрезвились… Девчонки, что одна, что другая! Проскакали вокруг трех домов, и все три им понравились.
— Мам, давай жить во всех трех!
— Не выдумывай, сейчас ключи подберу.
Скоро нужные ключи подыскали, и все двери были отомкнуты. Внутри развала особого не было, мебель кой-какая имелась, столы, кровати железные с шишечками и пружинными сетками. Печи большие, русские, побеленные известью. В одном доме на втором этаже имелось нечто вроде балкончика или миниатюрной веранды, выходящей на пруд, — он ближе других к пруду стоял. Вокруг на залитом солнцем огородике — давнишние грядки, сплошь поросшие разнотравьем. Масса цветущей клубники — видно, прежние жители тут огородик возделывали.
Вот на этом-то доме с балкончиком и заброшенным огородиком они выбор свой и остановили. Вера быстренько воду из колонки, что у самого дома, набрала, электроплитку из сумки достала, чайник поставила. «Обживемся!» — подумала Вера и метеором заметалась по дому. Там ведро нашла, тут — веник, совок… Подмела, полы вымыла, Веточкиной клеенкой накрыла стол на открытой нижней веранде, что примыкала к кухоньке, застелила кровати в двух соседних комнатках первого этажа. Она так решила — наверху будет нечто вроде кабинета — там можно читать, работать. Больше всего ей хотелось, чтобы работа пошла именно на веранде-балкончике — один вид на пруд чего стоит, а чтобы стук машинки Веточке спать не мешал, — Вера любила работать за полночь, — спальни решила устроить внизу. Оставалась еще одна комната, самая большая — гостиная. Где еще в городе на таком просторе можно пожить, там ведь не квартиры — клетушки…
Скоро и чайник поспел, конфеты достали, колбаску, огурчики, помидоры порезали — чем не жизнь? Вольная воля!
Веточка хворосту принесла, Вера заранее припасенный топорик достала, дров нарубила и затопили печь. Хоть и тепло — пускай дом прогреется!
…И потянулся над прудом дымок, живым духом людским овеял окрестности, зацепился за сосны на том берегу и растаял. Ветка дикого щавеля у берега нарвала, сама суп сварила. Вот и вечер! Супу поели, сосисок с хреном и сразу стали глаза слипаться — так разморил свежий воздух… Даже не знаешь, что хочется — в лесу побродить, пруд оглядеть или завалиться под одеяло.
Веточка в спальне пристроилась, связку журналов туда притащила. Развязала бечевку — интересно! Шрифт старинный, с ятями, с точкой над столбиком буквы «и». А картинки какие! Старинные портреты, литографии, сверху на странице наклеенные. Дамы в длинных платьях, в шляпках диковинных… Репродукции картин с изображением старинных усадеб — тут было много про них написано. Истории старинных родов, семей. Кто какой усадьбой владеет, кто с кем обвенчался, кто где поселился…
Когда Вера, наведя, наконец, в доме порядок, заглянула к Веточке в комнату, та спала, обхватив руками один из журналов. А из другого, что лежал у нее на коленях, высунулся сложенный вчетверо лист бумаги.
Вера взяла журнал, и листок скользнул на пол. Она склонилась над ним, развернула поблекшую, голубую когда-то бумагу с вензелем в верхнем углу и прочла:
«… и эта усадьба. Так светло на душе — даже не знала, будто бывает такое. Ты, конечно, уже догадался: тут не в Петре Константиновиче дело. Моя душа и его… ах, Николушка! Но не будем об этом. Главное — это моя бесконечная ему благодарность, что после венчания увез он меня сюда. Знаешь, живу и радуюсь! И все шепчу про себя: здравствуй, раздолье мое! Видишь, стала сентиментальной, впору вспомнить, как ты шутил надо мной, мол, все бы тебе вздыхать да порхать! И вот, представь, слова твои в руку — порхаю! Знаю, глупо думать, будто здешние места совсем не простые — особенные. А мне вот думается. Живые они! И со мной разговаривают. Я потом расскажу тебе — как… Да! Не веришь? Но в письме этого не опишешь, так что жди встречи… Душа моя здесь словно расширилась. Вот иду по лесу, полем или берегом Клязьмы, и сами собой слова нарождаются. Улы-ы-ыбчатые! И душа звенит колокольчиком, звенит себе, рассыпается… Мелодии вдруг выпеваются. И стихи, Николушка, стихи! Боялась открыться кому, а тебе… Помнишь, как мы мечтали стать знаменитыми? Я — как Полина Виардо, ты — как Тургенев… Хотя, что это я, несуразица получается: мы же с тобой двоюродные, кузен и кузина, вот как! А кто из кузенов вдвоем прославились, а? Ну, к тебе-то слава уже в окошко стучится — вон, „енаралы“ свои портреты заказывают, ха-ха! Никак не исчезнет во мне эта девчачья смешливость. Ну, не буду, не буду… А теперь о главном — о моей тайне. Представь, чудом узнала, что в местах этих есть клад. Самый, что ни на есть настоящий, не веришь?! И знаешь какой? Никогда…»