— Узнайте насчет Клода, — велела я ему, устав от беседы.
Вместо этого он послал ко мне Кэрри.
Она так устала, что у нее посерело лицо. Белый халат Кэрри теперь стал грязным, очки были заляпаны отпечатками пальцев. Я была рада ее видеть.
— У тебя на ноге длинный порез. Несколько стежков и кусков лейкопластыря удерживают края раны. Еще у тебя легкое сотрясение мозга. По всей спине и на заднице синяки. Тебя явно чиркнуло по голове щепкой. Это одна из причин, почему ты выглядела так ужасно, когда тебя сюда принесли. Еще одна щепка отсекла тебе кусочек уха. Ты не будешь по нему скучать. В нескольких местах содрана кожа, но ничего серьезного, хотя все ссадины болезненные. Просто не верится, но сломанных костей нет. Как у тебя со слухом?
— Все звуки кажутся жужжащими, — с усилием произнесла я.
— Да, могу вообразить. Это пройдет.
— Значит, я могу уйти домой?
— Как только мы досконально разберемся с сотрясением мозга. Вероятно, через несколько часов.
— Вы же не собираетесь выставить мне счет за палату, поскольку я всю ночь провела здесь, в коридоре, да?
— Не-а, — засмеялась Кэрри.
— Хорошо. Ты же знаешь, у меня совсем небольшая страховка.
— Знаю.
Кэрри договорилась, чтобы меня оставили в коридоре.
Я почувствовала прилив благодарности и спросила:
— А что с Клодом?
— У него очень серьезный перелом ноги в двух местах, — начала Кэрри с посерьезневшим лицом. — Как и у тебя, сотрясение мозга. Он временно оглох. У него серьезно рассечена рука и отбиты почки.
— С ним все будет в порядке?
— Да, — ответила Кэрри. — Но очень нескоро.
— Ты, случайно, не лечила моего друга Рафаэля Раундтри?
— Нет. Или же лечила, да не запомнила его имени, что вполне возможно. — Кэрри зевнула, и я поняла, насколько она измучена. — Но я его поищу.
— Спасибо.
Через несколько минут пришла медсестра и сказала, что Рафаэлю оказали помощь и выпустили из больницы прошлой ночью.
Спустя пару-тройку часов женщина, добровольно помогавшая в больнице, подбросила меня к моей машине, все еще припаркованной в паре кварталов от развалин церкви Голгофы. Она была довольно вежлива, но я все понимала. Эта особа считала, будто я заслужила почти все то, что со мной случилось, пойдя на собрание в церковь черных. Ее поведение меня не удивило, и мне было совершенно на него плевать.
Мое пальто осталось в мусорной корзине, потому что сзади превратилось в клочья. В больнице мне дали огромную старую трикотажную куртку с капюшоном. Я с благодарностью в нее завернулась и знала, что выгляжу позорно. Моя обувь была в дырках, голубые джинсы обрезали, чтобы позаботиться о ноге, поэтому на мне были тренировочные штаны, еще более старые, чем куртка.
Хорошо, что пострадала левая нога, ведь это значило, что я могу вести машину. Идти пешком, черт возьми, даже шевелиться было больно. Мне так хотелось очутиться дома, запереться в своем обиталище, что я едва смогла выдержать дорогу.
Я припарковалась под собственным навесом для машины и отперла кухонную дверь с таким огромным облегчением, что почти могла ощущать его на вкус.
Меня ожидала кровать с чистым бельем и твердыми подушками, и никто не тряс, чтобы разбудить и проверить зрачки, но я не могла лечь в постель такой грязной.
Я посмотрела в зеркало, висевшее в ванной, и изумилась, что кто-то сумел выдержать мой вид. Меня слегка умыли, но госпиталь был так переполнен ранеными, что подобные процедуры не значились в списке первоочередных задач. Все лицо у меня было покрыто кровью, брызги запеклись в волосах, на шее засох ручеек там, где натекло из уха, рубашка и лифчик оказались в пятнах и вовсю источали самые разные запахи… Обувь придется выбросить.
Я потратила немало времени на то, чтобы полностью раздеться, швырнула остатки одежды и обуви в пластиковый мешок, выставила его за кухонную дверь и с трудом похромала в ванную комнату, чтобы обтереться. Залезть в ванну было невозможно, к тому же мне не полагалось мочить швы.
Я стояла на полотенце перед унитазом, намыливаясь одной тряпкой, а другой споласкиваясь до тех пор, пока не стала выглядеть и пахнуть почти как всегда. Я даже вымыла таким же образом волосы. После этого я могла сказать о них лишь одно: они стали чистыми. Я покрыла антисептической мазью рану на голове и выбросила сережку, которая уцелела в правом ухе. Левую вынули в больнице, занимаясь моим пострадавшим органом слуха. Я понятия не имела, где она, и совершенно этим не интересовалась.
Я хорошенько рассмотрела левое ухо, чтобы убедиться в том, что все еще могу носить пару сережек. Да, это было реально, но мне требовалось отрастить волосы подлиннее, чтобы прикрыть мочку до середины. Там навсегда останется метка.
В конце концов, еле способная передвигаться, напичканная лекарствами, все еще чувствуя странное эмоциональное оцепенение, я смогла опуститься на кровать и отрегулировала телефонный звонок, сделав его как можно тише, но не выключив. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь сюда вломился, желая проверить, не умерла ли я. Потом я очень осторожно легла и позволила наступить темноте.
Мне пришлось пропустить два с половиной рабочих дня, а воскресенье у меня в любом случае было выходным. Стоило бы остаться дома и в понедельник, а то и во вторник, но я знала, что должна расплатиться с больницей за посещение отделения экстренной помощи и с Кэрри — за лечение. Я всегда рассчитывалась с ней тем, что у нее убирала, но не хотела, чтобы мой долг стал слишком большим.
В этот понедельник было куда легче работать у тех клиентов, которые отсутствовали, когда я приходила. Те, кто оказался в своих квартирах, пытались отослать меня домой.
Бобо заглянул ко мне в тот вечер, когда меня выпустили из больницы.
— Откуда ты узнал? — спросила я.
— Новый парень сказал, что тебе может понадобиться помощь.
Я была слишком измучена, чтобы задавать вопросы, и чересчур подавлена. Меня ничего не заботило.
Потом Бобо тоже приходил каждый день. Он приносил почту и газеты, сооружал для меня сэндвичи, да такие толстые, что их почти невозможно было прожевать.
Как-то вечером заехала Кэрри, но я почувствовала себя виноватой, потому что у нее был очень усталый вид. Больница все еще была переполнена.
— Сколько погибших? — спросила я, откидываясь на спинку кресла.
Кэрри сидела в голубом кресле со спинкой в форме крыла.
— Пока пятеро, — ответила она. — Если бы бомба взорвалась на пять минут позже, возможно, погибших не было бы вовсе, только несколько раненых. На пять минут раньше — и жертв стало бы очень много.
— Кто погиб? — спросила я.
Кэрри принесла местную газету и зачитала имена. Никого из моих знакомых — чему я была рада.