— Лет в семь я услышал от своего мозгоправа одну телегу. Тогда родители еще считали, что походы к шринку меня вылечат. Они были простые люди, разводили лошадей на ранчо, но очень высоко ставили науку и медицину. Потратили на этого мозгоправа кучу долбаных баксов. И он однажды сказал мне: «Ричи, у горя есть пять стадий: отрицание, гнев, торги, депрессия и принятие». Я не очень понимал, о каком таком горе он талдычит, с эмоциями у меня всегда был полный швах. Но ты, думаю, понимаешь. Так вот, мой тебе совет, малышка: забудь об отрицании, торгах и депрессии. Остановись пока на гневе, и это поможет тебе выжить.
Соки прикусила губу. Рука не дрожала, палец уверенно лежал на спусковом крючке, но «Вальтер» в тот день так и не выстрелил.
* * *
Искры от костра с треском взлетали в воздух. Смолистые ветки горели жарко. Соки валялась на куске полиэтилена, опираясь на локоть, и тянула косячок. Она редко курила травку. Ребята из застроек предпочитали химическую дурь, которая и дешевле, и вставляет круче, так что скверную привычку Соки подцепила уже поздно, у Парня из Милуоки. Тот был так элегантно старомоден. В университете надо курить травку. И они курили травку, лежа на крыше общаги и глядя на звезды. Парень из Милуоки показывал ей созвездия: Кассиопею, Плеяды… Может, поэтому он ей и нравился — с виду тупой качок, но было в нем что-то. Он любил смотреть на звезды. Сейчас, возможно, чайки уже склевали его лицо.
Уезжая из общаги, Соки прихватила с собой пакетик. Она представляла, как приедет к деду и будет сидеть на пороге типи, сворачивая косяк, а потом затянется, глядя на бесконечную прерию и черные громады скал вдали. А дед там внутри начнет воскурять шалфей и душистую траву, призывать духов и бить в бубен, совсем как в кино. Эта мысль ее отчего-то развеселила. Локоть поехал на скользком, и Соки плюхнулась лицом на землю, задыхаясь от смеха и дыма.
Ричард, нахохлившийся по ту сторону костра, поднял голову и взглянул на нее.
— Ржака! — громко объявила Соки. — Бонни и Клайд. Помнишь, я говорила? Так вот, был такой старый мувик «Прирожденные убийцы». Там парень с девкой колесили по стране, убивая всех встречных. В том числе пристукнули одного старого шамана, а он превратился в гремучую змею… или не превратился, не помню. Короче, они ворвались в аптеку и искали сыворотку. А мой дед поколотил своего друга за то, что тот выпустил в баре гремучих змей… Прикольно, да? Он был шаман.
— Друг?
— Дед!
Голос Соки звонко разносился по лесной опушке.
Они загнали машину в пустующий кемпинг и решили переночевать прямо тут. На природе, мать ее. На кусачей и злой природе. Соки, шлепнув по шее, убила комара. Косяк погас. Со спины тянуло холодом, а джинсы на заднице, несмотря на пленку, уже отсырели. Можно было залезть в «Форд» и задрыхнуть, но отчего-то ей хотелось растормошить молчуна Ричарда.
— Ну вот скажи, когда ржешь — это какая стадия горя?
— Ты просто накурилась.
— С одного косяка? Фигня. И трава старая. Ее мне Холлидей еще в конце прошлого семестра дал. Холлидей — это Парень из Милуоки, мать его, а еще у меня есть…
— Заткнись.
Соки села, возмущенно уставившись на ковбоя через костер.
— Почему ты всегда говоришь «заткнись»? Сам ничего не рассказываешь, как будто гребаный кот съел твой поганый язык, а мне только «заткнись» и «заткнись».
— Ругаться нехорошо. У тебя грязный рот, малышка, — глубокомысленно заметил человек, только при ней убивший пятерых.
Это было так неожиданно, что Соки снова расхохоталась. Отсмеявшись, она придвинулась поближе к костру, села, сгорбившись и обняв колени, и спросила:
— Зачем ты поджег конюшню, Ричард? Не любишь лошадей?
Ковбой пожал плечами.
— Я люблю лошадей. Я и сейчас помню их имена…
Он не смотрел на Соки, уставившись куда-то в ночь поверх ее головы.
— Смоки. Соколик. Киммериец… отец был фанатом сериала о Конане. Тигр. Красавчик. И Нэнси, мне позволяли на ней кататься.
Соки недоуменно сощурилась.
— Тогда почему ты их убил?
Ричард хмыкнул:
— Потому что я псих, верно?
— И это, конечно, все объясняет.
Соки опять разозлилась. Благодушие от травки рассеялось, и вновь подкатила та самая вторая стадия. Гнев. Злоба. Обида. Именно так.
— «Я псих, — сказал он и зубной щеткой вскрыл брюхо щенку. — Я псих, поэтому сверну-ка шею сестренкиной канарейке, а затем и самой сестренке. Я псих, мне же все можно, залезу-ка я в чужой дом и убью двух спящих стариков. А потом буду кататься по полу, пуская пену и кусая людей за лодыжки, потому что я псих». Верно рассказываю, Ричард? Если нет, ты подправь — это ведь твоя гребаная история.
Если Соки добивалась того, чтобы ковбой разозлился, то цели своей не достигла. Поворошив прутиком в костре, он негромко ответил:
— Нет, не так. У меня сильно болела голова. Так сильно, что я не мог сидеть в комнате и вылезал в окно, а потом убегал в поле. Такое со мной случалось часто.
— Поэтому тебя водили к психиатру?
— Нет. К мозгоправу меня водили раньше. Когда умер мой брат. Мозгоправ считал, что я не могу с этим смириться, поэтому нес всякую пургу о горе. Но я смирился, вот только голова болела все сильнее. Почти каждую ночь.
Ковбой поднял лицо к небу и на секунду сделался похож на Парня из Милуоки, глядящего на звезды с крыши общаги. Такой же светловолосый, широкоплечий, такой же… отрешенный?
— В ту ночь я выбежал в поле и носился, как обычно, а потом услышал голос. Голос шел изнутри. Я не помню, что именно он мне приказал, но очнулся уже тогда, когда конюшня полыхала. Я стоял с канистрой в руках ярдах в двадцати, и от меня разило бензином. Я слышал ржание лошадей и понимал, что они сгорят. Тогда я сбросил рубашку и побежал к воротам, чтобы сбить замок и выпустить лошадей. Конюшня уже начала разваливаться. На меня упала балка, кожа на руках загорелась…
Ричард поднял руки и задумчиво повертел ими перед собой.
— Мне сделали пересадку. А шрам на спине остался. Слишком дорого пересаживать столько кожи. Потом предлагали убрать этими новыми стволовыми штучками, но я отказался. Зачем?
Соки пробрала дрожь. Ковбой говорил о своих горящих руках так спокойно… Эта история вполне вписывалась в канву обезумевших птиц и человека-пса, но не в прежнюю нормальную жизнь Соки, студентки-третьекурсницы, метавшейся между двумя парнями и завалившей зачет по социальной истории. Как будто встреча с Ричардом стала первым толчком, а затем мир вокруг нее постепенно начал сходить с ума. Однако и Ричард был не виноват, ведь он не хотел убивать лошадей, ему велел какой-то голос…
— А сейчас? С той рыжей женщиной, Морган? Ты тоже слышал голос? И решил, что это Бог приказал убить ее?
Ковбой молчал, но тут Соки осенила новая мысль. Вздрогнув, она выпрямилась и медленно произнесла, не отрывая взгляда от лица Ричарда: