В ногах павшего идола сидел старик в простом муслиновом балахоне и играл на скрипке. Он не слышал, как они подошли, затерянный в потоке горестной мелодии.
Мусор под ногами Скеллана, пробирающегося к музыканту, захрустел. Напев взмыл ввысь - и замер, распрощавшись с миром. Старик опустил инструмент себе на колени и закрыл глаза. Когда Скеллан кашлянул, он едва не подскочил. Внезапное вторжение в его одиночество испугало его до полусмерти.
- Прости,- сказал Скеллан.- Мы не хотели напугать тебя. Мы только что прибыли в город… и ожидали встретить тут больше… народу.
- Умерли или ушли, - произнес старик. Голос его скрипел - видимо, музыканту нечасто приходилось им пользоваться; сильный акцент делал речь труднопонимаемой. Безупречный рейкшпиль, по-видимому, не выживал так далеко от столицы. А к диалекту привыкаешь не сразу. - Те, кто не поддался недугу, бежали в Ляйхеберг в надежде обогнать мор.
Фишер подобрал кусок разбитой статуи.
- Что здесь произошло?
- Они обвинили Сигмара в том, что он не защитил их дочерей от губительной болезни. Сначала они приходили и молились, но дети продолжали хворать и умирать, и они обратились против нас. Их было не удержать. Они пришли ночью с факелами, с головнями и вышибли двери. Поджигая храм, они скандировали «Wiederauferstanden» [4] , снова и снова.
- Восставшие мертвецы…- пробормотал Скеллан, узнавший слово и понявший его мистический смысл. - Странные вещи творятся тут, дружище. Действительно странные.
- Опиши симптомы болезни, брат, - попросил Фишер, присаживаясь возле старика.
У него уже были определенные подозрения, но ему хотелось получить подтверждение им.
Старик шмыгнул носом и вытер лицо. «Да он плачет», - понял Фишер. Музыканту, должно быть, было тяжело вспоминать. В конце концов, он был пастырем, а его стадо разбежалось, потому что он не сумел защитить свою паству.
- Девочка Кляйна заболела первой, милая маленькая крошка. Ее отец пришел в храм, он умолял нас помочь, потому что она становилась все слабее и слабее, она просто чахла. Мы ничего не смогли сделать. Мы старались, как могли, но она продолжала хворать. Все произошло слишком быстро. Несколько ночей - и все было кончено. И тогда пришла очередь старшенькой герра Медака, Хельги. То же самое - мы испробовали все, но ночь за ночью она буквально таяла на наших глазах.
Фишер подумал о девочке, свидетелями похорон которой они невольно стали. Иссушающий недуг, сказала тогда старуха. Он не верил в совпадения.
- Мне жаль,- проговорил Скеллан.- Это, должно быть, тяжело. Значит, ничего из того, что вы делали, не помогало?
- Ничего, - кивнул старый жрец. - Девочки умирали. Я был бессилен. Я молился милостивому Сигмару, просил направить меня, но он отвернулся от меня, и мои дети иссыхали и умирали. - В голосе старика звучала горечь. И это понятно. Он всю свою жизнь помогал другим, и вот теперь, когда они нуждались в нем больше всего, он оказался беспомощен.
- Сколько их было? - спросил Фишер.
Две или три смерти еще можно было бы с натяжкой отнести к чистой случайности.
Старик поднял на него затуманенные сознанием вины и слезами глаза.
- Шестнадцать, - ответил он. - Шестнадцать девочек умерли, прежде чем они, наконец, кинулись бежать от иссушающей хвори. Еще совсем дети. Я покинул их в беде. Сигмар покинул их. Дети Ройстон-Вази ушли; в моем городе не осталось надежды. Я подвел его.
Фишер взглянул на Скеллана. Шестнадцать. Какая уж тут случайность.
- Ты сделал все, что было в твоих силах, ты ничего больше не мог, ты же сам так сказал.
- Этого было недостаточно! - простонал старик. Он отшвырнул от себя скрипку. Она ударилась о голову Богочеловека. Хрустнул гриф. Всхлипывая, жрец пополз по обломкам к искалеченному инструменту.
- Идем,- сказал Скеллан.
- Куда?
- Ты же слышал, выжившие бежали в Ляйхеберг. А значит, и сектанты, и Айгнер. Если мы найдем их, то, несомненно, найдем и его.
Они ушли, оставив старика стоящим на коленях и баюкающим на своей груди, точно умирающее дитя, сломанную скрипку.
Ляйхеберг, Сильвания. Ранняя весна, 2009
Старуха была права: Ляйхеберг был настоящим городом во всех отношениях, даже по меркам Империи, хотя его жители и не походили на горожан. Их изможденные лица иссушил голод, их глазницы запали от постоянного разочарования, их спины сгорбились под непосильным бременем жизни. Их глазам недоставало тех озорных искорок, что плясали в глазах людей там, дома.
Дома.
У них двоих не было дома.
Они лишились его, когда начали охотиться за убийцами своих жен.
Их мир покинула красота, так что, быть может, потому-то люди, с которыми они сталкивались, и выглядели столь вялыми, истощенными, уставшими, избитыми и сломленными? Возможно, в глазах незнакомцев они видели отражение собственных душ?
Два чужака шли по улицам, не привлекая ничьего внимания. К прилавкам рынка выстроились очереди за едой, тощие покупатели пререкались из-за последних еще не совсем сгнивших клубней. Грязные лужи плескались на мостовой: весенним дождям некуда было стекать. Город провонял скоплением немытых тел, тухлой капустой и мочой. Никто не удостаивал Скеллана и Фишера второго взгляда.
Пара провела в Ляйхеберге неделю. Они сняли маленькую комнату в убогой таверне на центральной площади. Таверна называлась «Голова предателя», и название это подходило как нельзя лучше притону, набитому до краев беззаконием. Такое место всегда кишит слухами. Когда люди пьяны, языки их развязываются. Они болтают кстати и некстати. Они выбалтывают секреты. А Скеллан не брезговал прислушиваться к пьяному лепету хвастунов и откровениям проституток.
Первые два дня в городе они провели в поисках беженцев из Ройстон-Вази, особенно тех, кто потерял дочерей, погибших от загадочного иссушающего недуга, описанного старым жрецом Сигмара. Те немногие, кого они нашли, поведали им ту же самую грустную историю: болезнь пришла словно бы ниоткуда, их дочери поднимались утром, чувствуя тошноту и головокружение после беспокойной ночи, слабели все больше и больше каждую ночь, истекали потом, бились в лихорадке, пока, в конце концов, не впадали в глубокий сон без пробуждения. Родители говорили о том, как бодрствовали при свечах, о бесполезных молитвах, о суете лекарей, исполняя все ту же горькую погребальную песнь. На ниве их скорби было бесполезно собирать информацию. О Себастьяне Айгнере никто пока не упоминал, но о Wiederauferstanden людям было что сказать.
Восставшие мертвецы действительно были сектой. Немногие решались передавать подробности о них из страха возмездия, которое в любой момент могла обрушить на людей невидимая рука. Члены секты просочились во все слои сильванского общества: от нищих и воров на самом дне до высшей знати. Религия секты была связана с поклонением нежити. Судя по тому, что удалось собрать по крупицам Скеллану и Фишеру, последователи культа чтили эту мерзость за то, что они якобы были чем-то большим, чем люди. Сектанты стремились стать подобными этим чудовищам.