Когда он добрался до нее, летний рассвет уже начался, поэтому Роджер сразу же увидел маленькую фигурку, распростертую ничком на его кровати. Он сразу догадался, что, когда горничные Атенаис оставили ее перед сном, она пробралась в игровую комнату, а оттуда, через крышу, в его спальню. Опустившись на колени у кровати, Роджер заключил ее в объятия.
Атенаис была настолько убита горем, что первое время могла только рыдать на его груди и бормотать:
— О, Роже, что мне делать? Я не смогу этого перенести!
Постепенно приступы рыданий прекратились, и девушка с горечью промолвила:
— Почему, имея перед собой представителей половины знатных семей Франции, мой отец остановил выбор на этом отвратительном существе? Я бы постаралась сделать счастливым де ла Тур д'Овернь, могла смириться с де Порсеном или играть роль матери при юном де ла Рош-Эймоне. Но одна мысль об этом животном приводит меня в ужас. О, Роже, что же мне делать?
— А ты не можешь обратиться к королеве? — предложил Роджер. — Говорят, что она добрая женщина, а ты утверждаешь, что она тебя любит. Королеве удалось бы убедить твоего отца.
Атенаис покачала головой:
— Это бесполезно. Королева добра, но очень строга во всем, что касается долга. Весь мир знает, как она страдала, когда впервые прибыла ко двору красивой юной новобрачной. Король никогда не славился умением обращаться с женщинами, и прошло семь лет, прежде чем он смог себя заставить спать с ней [123] . Все знали о ее унижении, но она терпела его с гордым спокойствием и ожидает, что другие будут вести себя так же, сталкиваясь с неприятностями. Королева не станет вмешиваться в семейные дела.
Роджер колебался меньше минуты.
— Тогда остается только одно, — заявил он. — Мы должны бежать вместе.
Атенаис уставилась на него:
— Бежать? Как? Куда мы можем бежать, Роже?
— В Англию, мой ангел.
— Но разве ты не говорил, что твой отец отказал тебе от дома?
— Это правда, — признал Роджер. — Но по крайней мере, там я не являюсь ничьим слугой. Моя мать нам поможет, а к тому времени отец также смилостивится.
— Ты в этом уверен? Я очень люблю тебя, Роже, но знаю, что была бы плохой женой для нищего.
— Я уверен, что все будет хорошо, — заявил он так твердо, как мог.
За прошедшие девять месяцев Роджер сто раз собирался попросить Атенаис бежать с ним, но всегда откладывал это, так как мало что мог ей обещать. Поэтому он и сейчас поколебался минуту, прежде чем предложить столь отчаянную меру. Роджер знал, что мать никогда не оставила бы его без поддержки, но у нее не было ни единого собственного пенни, и потому непреклонность отца будет означать для юноши крушение всех надежд: доход от самой лучшей должности, на какую он только может претендовать, никогда не обеспечит Атенаис уровень жизни, достойный дочери маркиза. Однако Роджер должен был спасти ее от де Келюса, и, так как побег казался единственным возможным выходом, он продолжал с большей уверенностью:
— Я сберег полтораста луидоров, на которые мы сможем прожить некоторое время в относительном комфорте. Твои драгоценности, которые ты получила в подарок, должны стоить целое состояние. Упаси меня Бог, чтобы я жил за твой счет, словно какой-нибудь бессовестный авантюрист, но они послужат якорем спасения, если мне не удастся быстро получить подходящее место. Впрочем, это не составит труда, учитывая опыт, который я приобрел на службе у твоего отца. Конечно, мы не будем богачами, но теперь я уверен в себе и клянусь, что смогу зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить нам жизнь, подобающую дворянской семье.
Атенаис обняла его за шею:
— О, Роже, мой младший сын мельника, я не сомневаюсь, что со временем ты добьешься успеха, и согласна терпеливо этого ждать. Я ненавижу двор с его скучными церемониями и дурацким этикетом и с радостью покину его, если ты сможешь сделать так, чтобы мы не голодали.
— Отлично! — воскликнул Роджер, прижимая ее к себе. — Клянусь, любимая, ты не пожалеешь! Отец одумается — он не сможет поступить иначе, когда увидит тебя. А кроме того, мы построим свой дом, где будем счастливы. Рядом с тобой мне не страшны никакие препятствия.
— Я знаю, — рассмеялась Атенаис, повернув к нему заплаканное лицо. — Что до моих драгоценностей, то ты можешь ими распоряжаться, как считаешь нужным. А твой заработок будет уходить на еду, одежду, слуг… и детей, если они у нас появятся.
— Надеюсь, что появятся. Мне бы очень хотелось иметь дочь, похожую на тебя.
— О, но я должна сначала родить сына, Роже, с твоими голубыми глазами и красивыми, длинными, темными ресницами.
— У нас будут и сын, и дочь, дорогая, — даже несколько, если ты захочешь. Тебе бы хотелось иметь много детей?
— Да. И я бы воспитывала их дома, а не отдавала бы няне, как принято во Франции.
— Я бы тебе не позволил их отдать, — улыбнулся Роджер. — Какой смысл иметь детей, если ты не можешь играть с ними?
— И рассказывать им разные истории, — добавила Атенаис. — Я знаю так много прекрасных волшебных сказок.
— Наша история лучше любой сказки, и ты сможешь рассказывать ее нашим детям, моя принцесса.
— Боюсь, что жизнь в Англии поначалу покажется мне очень странной. Мы будем жить в Лондоне?
Роджер кивнул:
— Да, так как там мне скорее всего могут представиться благоприятные возможности. А с такой женой, как ты, я буду самым гордым человеком во всем городе.
— С женой! — шепотом повторила Атенаис. Внезапно она изо всех сил вцепилась ему в плечи. — Я совсем забыла! Ведь ты еретик, Роже, а я не могу выйти замуж за еретика.
Роджер также на время забыл об этом последнем зловещем барьере, созданном фанатизмом, нетерпимостью и суевериями, который все еще разделял их, возвышаясь над всеми прочими.
— Если бы ты вышла за меня, то стала бы англичанкой, — пробормотал он, потрясенный внезапным разрушением построенных ими воздушных замков. — А в Англии почти все протестанты.
— Только не проси меня отречься от моей веры! — воскликнула она. — Я не смогу этого сделать. Это подвергло бы опасности мою бессмертную душу.
Вся любовь Роджера к Атенаис, все острое нежелание покидать ее в теперешней отчаянной ситуации боролись в нем с унаследованной от предков доктриной Реформации, но даже эти чувства были недостаточно сильны, чтобы полностью одержать верх.
— Я бы отдал за тебя жизнь, — медленно сказал он, — но не знаю, смогу ли рискнуть спасением души.
— Тогда как мы можем пожениться? О, Роже, может, ты все-таки согласишься перейти в католичество?