Луиза, которая до сих пор сдерживала свои слезы, теперь разразилась рыданиями. Задыхаясь, она пролепетала:
— Нет… я не хочу… я не хочу… я не хочу…
Послушайте, мадмуазель, — сказала сухо г-жа Пола Дюран… — Вы должны принять это место, или я никогда больше не буду вам давать никаких мест… Вы можете тогда идти искать себе место через другие бюро…
Это очевидно! — сказала старуха. — И за эти десять франков вы должны были бы быть мне благодарны… Только из жалости, из чувства милосердия я вам их предлагаю… Как вы не понимаете, что это просто доброе дело, в котором я, без сомнения, раскаюсь, как другие?
Она обратилась к г-же Пола Дюран:
— Что делать? Я всегда такова… я не могу видеть, как страдают люди… Я становлюсь непрактичной при виде несчастных, обделенных судьбой!.. Ведь не меняться же мне в моем возрасте? Идемте, моя милая, я вас возьму сейчас же с собой…
При этих словах судорога сжала мне горло, и я должна была покинуть свой наблюдательный пункт. С тех пор я никогда больше не видала Луизы…
Через два дня г-жа Пола Дюран торжественно пригласила меня в контору и после тщательного и немного даже назойливого и смущающего осмотра сказала:
— Мадемуазель Селестина… у меня есть хорошее, очень хорошее место для'вас… Только нужно будет поехать в провинцию… О, не очень далеко…
— В провинцию? Я туда не стремлюсь, вы знаете…
Г-жа Пола Дюран произнесла:
Вы не знаете провинции… В провинции есть прекрасные места.
О, прекрасные места… Вот уж неправда! — ответила я. — Во-первых, нигде нет хороших мест…
Г-жа Пола ласково и жеманно улыбнулась. Никогда я не видела у нее такой улыбки.
Простите, пожалуйста, мадемуазель Селестина… Нет дурных мест…
Черт возьми! Я это хорошо знаю… есть только дурные хозяева…
Нет, есть только дурные слуги… Смотрите, я вам даю самые лучшие дома, и это не моя вина, если вы не удерживаетесь на местах…
Она посмотрела на меня почти с любовью.
Тем более что вы очень умны… Вы представительны, у вас хорошенькое личико, прелестная фигура, очаровательные руки, совсем не испорченные работой, и глаза, которые не спрячешь в кармане… Нельзя предвидеть, какие это могут быть счастливые случайности… при хорошем поведении с вашей стороны…
При нехорошем поведении… хотели вы сказать.
Это зависит от того, как смотреть на дело… Я называю это хорошим поведением…
Она размякла. Все ее достоинство исчезло. Передо мной была старая горничная, способная на всякие пошлости… Глаза у нее сделались масляные… движения стали ленивы и мягки, а губы стали блестеть, как я это наблюдала у всех сводниц, вроде г-жи Ревекки Ранвэ, например. Она повторила:
Я это называю хорошим поведением.
Это, что это? — спросила я.
Послушайте, мадмуазель… Вы не дебютантка, и вы знаете жизнь… С вами можно говорить… Речь идет об одном одиноком… уже пожилом господине… недалеко от Парижа… очень богатом… да… впрочем, довольно богатом. Вы будете заведовать у него всем домом… чем-то вроде гувернантки… понимаете?.. Такие места очень редки… очень деликатны… и очень выгодны… Такое место — это обеспеченное будущее для такой красивой и умной женщины, как вы, если только, я повторяю, она будет разумно вести себя…
Это был предел моего честолюбия. Много раз я рисовала себе великолепное будущее, основанное на любви какого-нибудь старика ко мне, и этот рай, о котором я мечтала, был здесь, передо мной… он звал меня… он улыбался мне. По какой-то необъяснимой иронии жизни, по какому-то глупому противоречию, причины которого я до сих пор не могу понять, я наотрез отказалась от этого счастья, которого я желала столько раз и которое наконец представилось мне.
— Старый развратник… о, нет!., я отказываюсь взять это место… Они мне слишком отвратительны — все мужчины, молодые, старые — все…
Несколько секунд г-жа Пола Дюран молчала, пораженная, смущенная. Она не ожидала этой выходки… Потом, приняв опять свой строгий и достойный вид, которым она хотела показать ту пропасть, которая отделяет ее, корректную буржуазку, какой она хотела быть, — от меня, распущенной дочери богемы, сказала:
Ах так, мадемуазель. О чем же вы думаете?.. За кого же вы меня принимаете?., что вы воображаете себе?
Я ничего не воображаю. Только, я повторяю вам это, мне страшно надоели мужчины… вот и все!
Понимаете ли вы, о ком вы говорите? Этот господин, мадемуазель, очень уважаемый человек. Он член Общества св. Викентия и Павла. Он был роялистским депутатом, мадемуазель…
Я расхохоталась:
— Да… да… продолжайте! Я их знаю, ваших святых Викентиев и Павлов… и всех святых, черт их возьми… и всех депутатов… Нет, спасибо…
Потом вдруг, без всякого перехода я спросила:
— А что он такое на самом деле, ваш старик? Ведь в конце концов… одним больше… одним меньше… не все ли равно…
Но г-жа Пола Дюран не смягчалась. Она заявила твердым голосом:
— Бесполезно, мадемуазель. Вы не та серьезная женщина… особа, которой можно все доверить, какая нужна этому господину. Я думала, что вы более положительный человек… с вами нельзя быть ни в чем уверенной…
Я долго настаивала… Она была непоколебима… И я вошла в переднюю с тяжелым, смущенным сердцем… О, эта печальная, мрачная, всегда одинаковая передняя! Эти выставленные напоказ девушки, сидящие такие подавленные на скамейках… этот рынок человеческого мяса, нужного ненасытной буржуазии… эти бедствия и грязь, которые приводят вас сюда, несчастные, заблудшие существа, обломки кораблекрушения, вечно бросаемые из стороны в сторону…
— Какой я странный человек!.. — думала я. — Я стремлюсь, я мечтаю об идеалах, когда я думаю, что они неосуществимы, а как только они близятся к осуществлению, как только они облекаются в конкретные формы… я больше их не хочу…
Это присущее мне свойство было, несомненно, причиной моего отказа; но тут примешалось также мальчишеское желание унизить г-жу Пола Дюран, уличить ее, так высокомерно и презрительно ко всем относящуюся, в сводничестве…
Я сожалела, что не пошла к старику, который теперь имел в моих глазах всю прелесть неизвестности, всю привлекательность недостижимого идеала… И я представляла себе его наружность… чистенький старичок, с мягкими руками, с красивой улыбкой на розовом и чисто выбритом лице; я рисовала его себе веселым, добродушным, великодушным, не слишком страстным, не таким маньяком, как господин Рабур, — и позволяющим мне водить себя, управлять им, как маленькая собачка…
— Подите сюда… Ну, подите сюда…
И он подходит, ласковый, вертлявый, с добрым и покорным взглядом.
— Ну, теперь послужите…
И он служит, такой забавный, стоя, вытянувшись на задних лапках, а передними размахивая в воздухе…