Вид у него был неважнецкий, но двигался он быстро и больше помалкивал, выполняя приказы хозяина, седого пузатого мужика в теплом комбезе и ботинках на толстой подошве. Видно, торговец завел себе помощника, что неудивительно – сам он с трудом в кабине помещался, а угождать покупателям, выставляя на просмотр понравившийся товар, ему было и вовсе затруднительно.
Торговал он всем подряд: солью, спичками, разнокалиберными батарейками, фонариками, рациями, лекарствами, продуктами длительного хранения, одеждой и обувью, как новой, так и поношенной. Цену не ломил, к разумному торгу проявлял понимание и шел на небольшие уступки, особенно для постоянных покупателей, вроде нас с матерью. Принимал торговец и заказы – в основном, это были патроны. И на оружие, конечно. Наркотиками он также не брезговал. Ездил всегда один, вооруженный до зубов, и сейчас, пока следил за шустрым узкоглазым помощником, держал руку на перекинутом через плечо ремне карабина.
Где он все доставал – непостижимо, но заказ всегда привозил в срок и в надлежащем виде и ассортименте. Вопросов лишних не любил, да и охотников задавать их не находилось. Каждый получал свое, товар и деньги находили нового хозяина, и участники сделки расставались, довольные собой и друг другом.
Мать говорила с торговцем, рядом с ней на земле стояли несколько коробок и здоровенная канистра с заказанной неделю назад соляркой для дизеля. Я был еще далеко, но обрывкам разговора, доносившимся до меня, понял, что мать пытается сбить цену за позднюю доставку. Торговец ворчал что-то насчет колес и дождей, мать гнула свое, и их торг грозил затянуться надолго. Я подошел к фургончику и, не обращая внимая на присевшего передохнуть помощника, принялся разглядывать товар. Все как обычно, все, что надо для нас, почти забывших, что такое блага цивилизации. Я присматривался к новехонькой «двойке» – теплой непромокаемой куртке и штанам, прикидывая, что неплохо бы прикупить их себе на зиму. С обувью проблем пока не было, поэтому я сосредоточился на «двойке».
– Сколько это стоит?
Ответа не было, и я повторил:
– Сколько?
Снова тишина, помощник торговца молчал, как рыба… хотя это сравнение по нынешним временам уже не совсем корректное. Некоторые твари, извлеченные из глубин – обычные рыбы, вполне земного происхождения и узнаваемые – научились издавать звуки: рычание, или что-то вроде кошачьего шипения, или писк, напоминавший плач ребенка. После этого кто-то всерьез решил, что вода и земля отныне прокляты, кто-то уехал подальше от побережья, а кто-то до сих пор молчит, хоть и обязан быть разговорчивым, вежливым и ловить каждое желание покупателя.
– Сколько? – нетерпеливо выкрикнул я и посмотрел на очкарика. Тому было не до меня, он стоял, согнувшись в низком салоне, упирался макушкой в потолок и смотрел куда-то мне за спину. Пристально смотрел, щурил и без того узкие глазки, снял очки, надел, вытянул несуразную голову на тонкой шее. Я не выдержал – обернулся.
У дверей в трактир стоял Билл, стоял, завернув полу куртки и держась за рукоять браунинга, и тоже не сводил с очкарика глаз. Они явно узнали друг друга, но виду не подавали – ни один, ни другой, просто смотрели, пристально, не отрываясь, точно оба желали убедиться, что не обознались. Мне даже стало неуютно под их взглядами, я чувствовал, что оказался в центре какой-то опасной игры, но в чем она заключалась, не мог ни сказать, ни даже догадаться. И только мать с хозяином фургона ничего не замечали. Их торг, временами переходивший в легкую перебранку, катился к завершению. Мать выторговала почти половину стоимости канистры и подошла ко мне.
Игра в «гляделки» тут же закончилась, Билл исчез за дверью, очкарик, наконец, обратил на нас внимание. И назвал цену «двойки», вполне приемлемую, не заоблачную, но мать все равно тяжко вздохнула, повернулась к торговцу, а тот развел руками – рад, мол, подешевле, но извини, хозяйка, ты и так из меня полведра крови выпила.
– Ладно, давай, – мать отсчитала деньги, забрала покупки и велела мне перетаскать коробки в кладовую. Пока я возился с ними, пришло время обеда, снова пошел дождь, правда, без снега, за окнами потемнело. Билл не показывался, и мать решила, что тот напивается у себя в комнате.
– Черт с ним, – сказала она, пока мы обедали, – может, от виски у него начнется белая горячка, и тогда я без хлопот покопаюсь в его рюкзаке и заберу свое. Мне чужого не надо, – повторила она, глядя на меня, заставила собрать посуду и пошла вместе со мной в кухню.
В коридоре на втором этаже хлопнула дверь, потом послышались шаги и заскрипели ступени старой лестницы. Она была деревянной, мать сказала, что отец настоял на этом, и благодаря ему, мы знали обо всех передвижениях наших постояльцев, когда те, накачавшись виски, вползали на второй этаж или скатывались вниз. Билл с рюкзаком за плечами топал, как слон, нимало не старался скрыть свое присутствие, с грохотом и скрипом свалился вниз и едва не снес с дороги мою мать. Тереза встала перед ним с полотенцем в руках, замахнулась на него, как на муху, залетевшую на торжественный банкет, и выкрикнула:
– Куда это вы собрались? Нет, мне безразлично, в каком направлении вы провалите отсюда, но сначала отдайте мои деньги! Вы должны мне за две недели…
Билл попытался обойти ее, но Тереза угадывала все его маневры и неизменно оказывалась перед носом нашего постояльца. Тот пометался еще немного, остановился, тяжело дыша, сощурился не хуже давешнего китайца и рявкнул матери в лицо:
– Пошла вон, дура! Какие еще тебе деньги, я заплатил сполна! Вот, забери!
Он швырнул на пол несколько монет, мать мельком глянула на них, схватила с верхней тарелки у меня в руках кухонный нож и выставила его перед собой.
– Ты мне должен, – по слогам повторила она, наступая на Билла, – и должен много, а не эти крохи. Я тебе не нищенка на паперти, отдай мое и проваливая к чертям! Ну! – она ткнула ножом в воздух перед собой, Билл невольно шарахнулся прочь и глянул в окно. И опустился на нижнюю ступеньку, не обращая на Терезу никакого внимания.
Я пока плохо соображал, что происходит, события развивались стремительно и как-то нелогично: вот Билл ломится по дому, как кабан по зарослям, а вот сидит на ступеньке, обхватив голову руками, а над ним с ножом в руках стоит моя мать. Впрочем, крови не видно, криков боли не слыхать, зато с дороги доносится звук двигателя – к трактиру едет мотоцикл.
Все это я увидел, попытался совместить, сложить воедино, но ничего не получалось. Мать тоже остановилась и вопросительно посмотрела на меня. Я поставил посуду в раковину и подошел к окну.
Мотоцикл приближался, он ненадолго пропал за холмом, потом, заложив крутой вираж, поднял из-под колес волну грязи, и тут я увидел, что едут двое. «Неплохо, хоть какой-то доход» – мелькнула у меня мысль, и тут Билл открыл рот.
– Что ты наделала, – он с тоской смотрел на мать, – что ты натворила, овца. Я мог бы быть уже далеко, я опередил бы их, ушел, как месяц назад, как и полгода. Если бы не ты со своими грошами…
Из него точно всего кости выдернули, Билл привалился спиной к перилам, прикрыл глаза, и мне показалось, что он вот-во уснет. И запросто бы уснул – я видел перед собой до смерти уставшего, загнанного в угол человека. И только тут сообразил, что этих двух на мотоцикле он и ждал все недели, пока жил у нас. Для этого и попросил комнату с видом на дорогу, мерз в ней, не спал ночами и ждал. И дождался – мотоцикл ревел уже близко, двигатель рыкнул в последний раз и замолк. Шаги, голоса, один из которых показался мне смутно знакомым, стук в дверь.