А Марина, неизвестно почему, совсем не любила водки, хорошо училась и оканчивать последние два класса школы должна была в Глуши (там, где училась она до сих пор, была открыта только восьмилетка). Они и познакомились в девятом классе, сведенном из нескольких восьмых (большая часть жителей Глуши, хоть и считает себя куда чище родни Марины, окончив восьмой класс, идет или работать, или в ПТУ).
Марина поразила воображение Володи, рассказав о прелестях жизни на хуторах, — то есть на уединенных, заброшенных в степи станках, — длинные, как сроки, овчарни, один-два домика для пастухов и ни одного двуногого разумного существа на двадцать, тридцать километров окрест.
— Можно весь день как встать, так и ходить в одних трусах, никого нет! — радовалась Марина. — Только коршуны в небе парят да хрустит трава — едят бараны.
— А зимой?
— А зимой еще тише! Встанешь, дашь баранам комбикорма и опять можно спать хоть весь день. А из тайги волки приходят; они по снегу бегут. Как скользят, совершенно бесшумно…
Отец Марины, когда был трезв, стрелял волков, гонялся за ними на снегоходе, но волки сумели удрать, а через три дня все равно залезли в овчарню и утащили трех баранов прямо из стойла.
— И тишина… В деревне то люди говорят, то мотоцикл проедет, а тут — по три дня не слышно и не видно ничего.
Володе и станция Глушь казалась местом скучным, чересчур уединенным, и хотелось переехать если и не в Красноярск, то хотя бы в Шарыпово или Назарове, где живут десятки тысяч людей, где жизнь интереснее и ярче, чем в поселках.
Так что и женись Володя на Марине, совершенно неизвестно, что бы из этого получилось, — очень уж разными были их жизненные интересы, бытовой опыт, желания. Но пока Володя вовсю ухаживал за девушкой, и после школы все это вовсе не прекратилось, хотя Володя в ожидании призыва в армию работал временно обходчиком, а Марина уехала на станок пасти скот — дальше ее претензии к жизни как-то не шли.
Володя, конечно, мог бы и сразу поступать в институт и тогда бы получил отсрочку, но тогда бы он мог и вообще не попасть в армию, а родственники считали это совершенно недопустимым. По их понятиям, парень должен был сначала отслужить в армии, а потом уже поступать в институт, заводить семью и думать, как ему заработать побольше денег. Так что он работал себе и работал, просто ожидая, когда ему исполнится 18 лет и он сможет выполнить священный долг перед Родиной. Тут имеет смысл добавить, что Володя пошел в школу поздно. 18 ему исполнялось в октябре, так что ждать призыва оставалось недолго — несколько месяцев.
А Марина жила на хуторе километрах в тридцати от Глуши, совсем одна, или с родителями, или со старшим братом, который приезжал время от времени с такого же уединенного, затерянного в снегах хуторка. Володя приезжал к ней несколько раз на мотоцикле и, не дорожа работой, порой оставался и в будни. Я не тянул его за язык, он сам проговорился насчет того, что у них с Мариной уже все было, и как раз во время его визитов к ней на хутор.
По молодости лет Володе было трудно понять, как относится к нему девушка, он привел только слова матери. Уговаривая его оставить Марину, мама много раз повторяла насчет того, что вот найдет он подходящую девушку, и она его любить будет не меньше, чем «эта Марина». Родители, как видно, зрили в корень и понимали больше, чем сам парень.
А для самого Володи запретная любовь к Марине стала способом впервые делать не так, как хотели от него родственники, быть самим собой, а не младшим представителем клана. То всегда и все решали за него, и даже если он вроде бы сам решал какие-то важные вещи, то все равно после совета со старшими (и поступал так, как советовали, конечно). А тут он и решал сам, и решал вопреки мнению семьи! Самостоятельность кружила голову, Володя пил ее, как пьют хорошее вино или выдержанный коньяк. Наверное, он мог и жениться на девушке, особенно если родственники продолжали бы их разлучать. И, конечно же, Марина была для Володи частью предармейского загула, пьяного буйства и куража, которым тешится рекрут перед тем, как уйти на два года.
Ну, и еще одно… Марина обещала его ждать; Володя знал очень хорошо — ждут далеко не всегда, а Марине он почему-то верил очень сильно. Была ли и впрямь Марина из тех, кто ждет, судить мне трудно — я ведь никогда ее не видел, но Володя и спустя несколько лет, уже бывалым человеком, был совершенно уверен — ждала бы! Получалось, что в жизни Володи есть какая-то область, не только независимая от воли и желаний родителей, но и область, в которой он — взрослый человек, на которого полагаются, к которому относятся серьезно, кого выбирают из множества других людей.
Обещания и клятвы 17-летних — не самая серьезная реалия, и старшие глубоко правы, считая не очень серьезными отношения столь молодых людей. Но сами-то молодые люди оставались настроены крайне серьезно, по крайней мере пока.
Володю призвали неожиданно. Сам он подозревал, что это тоже способ разлучить его с Мариной, чтобы они не успели встретиться еще раз, перед самой дорогой дальней! А ведь военкома всегда можно попросить о том, чтобы повестка была сегодня, а забирали — уже завтра. Это просьбу об отсрочке военком вполне может и не выполнить, а уж об ускорении призыва — это всегда с удовольствием!
Впрочем, и теперь у молодых людей сохранялась возможность увидеться. Сам Володя никуда уже уйти не мог, но ведь его роману с Мариной очень сочувствовали девушки, учившиеся в том же классе. И соседка Володи, Лена, со своим парнем («правильным», надо полагать) ринулась к Марине, предупредить.
Тут надо сказать, что на призывном пункте царил обычный советский бардак, и призывники сначала собирались в Шарыпово, в получасе езды от Глуши. А потом уже призывников везли в Красноярск, проезжая станцию Глушь… Станция Глушь и поселок Глушь располагаются на некотором расстоянии друг от друга, и на полустанке поезд всегда стоит минут сорок — тут к нему прицепляют тепловоз, составом маневрируют…
Успеть в Шарыпово Марина вряд ли смогла, а вот на станцию — шанс был реальный. Володя потом удивлялся, какая хандра навалилась на него, как только он оказался на призывном пункте, как бы уже не дома, а в армии, или, скорее, по дороге в это приятное заведение. Наверное, все тоскуют, кто больше, кто меньше, но тут уж на Володю навалилась такая страшная тоска, словно жизнь кончилась в его восемнадцать лет и все осталось за дверями, закрывшимися за спиной.
А тут еще выпал снег, продолжал падать всю ночь, закрыл землю, дома и деревья везде одинаковым саваном, будто отсек Володю от всего его прошлого и от всего, что еще могло быть в его жизни. В среде, где воспитывался Володя, служба в армии считалась обычным возрастным этапом, а он почему-то остро чувствовал, что снегопад отрезает что-то, бывшее в его жизни до приказа, до призыва и до этого буйного снега.
Поезд в Глуши простоял почти час, и они встретились, Володя с Мариной. Встретились, потому что Марина ухитрилась пройти больше тридцати километров по зимнику от своего хутора, и они даже прогуляли в стороне ото всех почти что целых полчаса — спасибо деликатным офицерам. А у Володи почему-то не отпускала, не отходила от сердца все та же ледяная тоска, и только усиливалась эта тоска от того, что гуляли они перед снежным полем, на котором снег скрывал все неровности, засыпал все лежащие предметы, и совершенно неясно было — где там, по полю, бегут проселочные дороги, где там валяется брошенный с сентября ящик или, тем более, где лежат ворохи соломы или где росла по обочинам дорог высокая пожухлая трава. За полем шли холмы, тоже белые, снежные, уходящие вершинами даже не в тучи, а тоже во что-то белесое, беременное снегом, снегом, снегом…