Эвенки смеялись, трясли бороденками, мотали головами. Большой, а ничего не понимает. Не такой, конечно, глупый, как Чижик, бутылку, может быть, еще и даст, но все равно тоже глупый.
— Земляная мышь — она в земле живи. — Тон Николая ясно показывал, что беседует он с младенцем лет самое большее трех. — Земляной мышь из обрыва вылезал — сразу погибал. Воздух вдохнет — нету ее. Живой земляной мышь надо там ищи. — Николай ткнул рукой вниз. — На земле только дохлый бывает…
— Нам рассказывали, тут земляные мыши бегают по земле. В других местах не бегают, а тут бегают.
Эвенки опять смеялись.
— Нет, однако, врали тебе, начальник. Ты Чижика не слушай, он дурак. И других, кто врет, не слушай, — уговаривал Николай. Он еще долго улыбался городскому дураку, поправлял чайник на цепи, чтобы скрыть полуулыбку превосходства. И перевел на другое: — Ты, начальник, однако, маршруты делать будешь?
— Да, я же говорил, что буду.
— Ты, начальник, однако, на северный край озера не ходи пока что.
— Почему?
— Плохо там.
— Что значит «плохо»?
— Пока на северный конец озера ходить нельзя, и оленей гонять нельзя. Пропадать можно. Один геолог раньше ходи, совсем пропал.
— Мы с оружием. Там что, звери водятся? Или люди плохие?
Эвенк молчал, дымил трубкой. С его точки зрения, он уже сказал все необходимое. Имеющий уши да слышит.
— Нет, Николай, так нельзя. Ты нам точнее скажи. Мы ведь не знаем. А на северный конец озера все равно придется идти. Если пока нельзя, а потом будет можно, объясни.
Эвенк долго молчал, вздыхал, сопел, мусолил трубку, тихо пускал кольца.
— Там, в горы, там лесной человек живи. Дикий такой человек. Он в тумане живи, свистит громко, олешка пугается. Дикий приходил, олешка ловил, кушал. Много олешка кушал. Летом тумана нет, жарко… Дикий, однако, в горы уходит, плохо ему тут. Он туман люби, холод люби.
— А у нас оленей нет, мы без оленей пойдем. Может, он тогда нас и не тронет?
— Дикий разный быват, я не знай, что у него на уме. Разное, однако, может быть.
— Понимаешь, Николай, нам надо земляную мышь смотреть. А ты говоришь, она на севере озера? Выходит, надо нам идти.
— Прошлый год здесь Чижик был, землю копал. Он позно копал, уже лето был, дикий давно горы ушел. Ты тоже так делай, тогда дикий не поймает.
— Тогда мы не пойдем, подождем, пока пройдут туманы. Ну, спасибо тебе, Николай, мы к себе в лагерь пойдем. Если хочешь, бутылку принесем. Принести?
— Не, Михалыч, ты не будь такой хитрый, нам самим смотреть лагерь охота. Мы тебя олешки отвезем и путилька сами возьмем.
В представлении многих ездить на лошади и на олене — примерно одно и то же. Олень — как бы такой конь, только рогатый. Но, вообще-то, олень очень отличается от лошади. Во-первых, он гораздо меньше. Лошадь весит килограммов пятьсот, шестьсот, до тонны. Олень — килограммов восемьдесят, сто. На оленя приходится садиться не туда же, где садятся на спину лошади. Маленькому оленю так недолго сломать спину. Садиться ему нужно на лопатки. Во-вторых, кожа у оленя прикреплена к мышцам слабо. Она все время ходит вверх-вниз, вверх-вниз.
Между нами говоря, и на лошади ездить совсем не такое уж удовольствие. Это вам не как в машине. В машине сидишь, словно в кресле. На лошади всадника все время подбрасывает и трясет. Умелый, опытный всадник умеет вовремя приподниматься, наклоняться, щадить и самого себя, и лошадь. Неумелого все время швыряет из стороны в сторону, подбрасывает, с невиданным коварством колотит о седло. Ехать на лошади — значит не знать ни секунды покоя, ни на мгновение не отвлекаться от самого процесса езды. Наверное, можно довести все это до автоматизма, но ведь это надо специально доводить.
Не говоря о том, что под всадником храпит, косит лиловым глазом, жует удила огромными желтыми зубами здоровенный зверь, в несколько раз больше и сильнее человека. Ручной зверь и, говорят, что добрый, милый, любящий человека. Но зверь. Но больше и сильнее в несколько раз. У одного лесника под Карском на правой руке не хватало большого пальца. Все потому, что сам сидел в седле, а вторую лошадь вел за узду, намотав повод на палец. Попался столб, и лошади пробежали одна по одну сторону столба, другая — по другую. Сбросить узду лесник не успел. Так что зверь, может быть, и хороший…
А уж ехать верхом на олене! Олень, конечно, много меньше лошади, и ехать на нем не так страшно. Но олень не может идти под человеком так, как лошадь. Под тяжестью, почти равной его собственному весу, олень начинает семенить. Часто-часто переступает бедное животное, и седок мелко трясется в седле. И если он недавно ел и пил, лицо седока приобретает все более задумчивое, все более отрешенное от жизни выражение. Даже у эвенка ноги почти касаются земли, — олень-то маленький. Европейцам приходится держать ноги вперед и напрягать, чтобы они, подлые, не сгибались, не опускались, не цеплялись за землю. Тем более, идет олень среди ягеля, и тот, насыщенный водой, щедро делится влагой с торчащими ногами седока. Приходится задирать ноги и для того, чтобы их не смачивал ягель.
А кроме того, кожа оленя все время «гуляет» по бокам. Вверх-вниз, вверх-вниз… И вместе с кожей «плавает» седок. Вот он поехал вниз, одна нога почти коснулась мха. Опять же, опытный человек в таком случае просто отталкивается этой коснувшейся земли ногой. Ну, а неопытный так и продолжает ползти, пока не теряет равновесия, не сползает, не начинает махать руками, тянуть за узду. А обалдевший олень сам не знает — идти дальше, остановиться или попытаться удрать из-под этого ненормального всадника.
Мальчику ехать на олене удобнее, проще: веса меньше, ноги не так волочатся по ягелю. «Сашка поймает олешков!» — решил патриарх, кивнул на младшего из внуков. Он коротко велел что-то по-эвенкийски. Смысла никто не понял: ни Михалыч, ни Женя, но тон был очень повелительный. Эвенкийские дети лет восьми с невероятной ловкостью ловили оленей маутом и лихо забирались на них.
Зрелище было веселое, приятное. Николай с улыбкой обратился персонально к Жене:
— Хотель олешка катасся?!
До сих пор Женя застенчиво сидел, тихо улыбался и пил чай, не мешая папе вести переговоры. Обращались непосредственно к нему — он тихо, застенчиво улыбался и продолжал молчать. Так же застенчиво он и кивнул, соглашаясь «катасся олешка».
— Ходи катасся! — решительно заключил дед, подводя оленя и давая Женьке в руки батожок. Женька взгромоздился на живую, колышущуюся, дышащую под ним спину, вцепился в уздечку.
— Шулуй в зопу! — командовал Николай.
Обреченно озираясь, парень «шуланул», и олень птицей взлетел в одну сторону, Женька почти так же стремительно — в другую.
— Засем неправильна суловал?! Нада правильна. Вот так.
Николай кивнул внуку, и мальчик лет восьми взгромоздился на оленью спину и начал лихо «шуловать в зопу». Удивительное дело, но олень вдруг принялся семенить, может быть, и не очень удобно, но вполне приемлемо для человека.