Свои палатки ставили за кустами, чуть в отдалении от лагеря, почти на берегу реки. Полка здесь еле текла; темно-зеленая, таинственная вода, вся в кувшинках, почти полностью закрытая тенью от кустов.
К Полке были спуски, можно было брать воду, а захочется — купаться. Всем тут же и захотелось, с дороги. Только Михалыч с Сергеичем остались варить чай и кашу.
Выше, за лагерем, река делала несколько петель, подмывала низкие холмы. Странно было думать, что эта медленная, тихая река сделала такие огромные уступы-террасы — в рост человека, в два роста, почти в четыре.
Солнце спускалось, и бывшие валы города отбрасывали тени все длиннее. Становилось видно, где находилось Польцо. Огромный «бублик» лежал на одной из низких террас.
Поужинав, решили погулять. Легкий серпик месяца встал над иззубренной кромкой. Легла роса, промачивая кеды и брюки. Трава шелестела под ногами; разбегались лягушата, кузнечики, мелкие летучие насекомые. В стороне кричала перепелка. Какая-то птица шумела в ветвях, раз за разом повторяла что-то типа: «Ке-э… Ке-эээ…».
По краям «бублика» квадратом стояли непонятные металлические конструкции. Конструкции были усеяны пластмассовыми выключателями, рычагами, кнопками с надписями и без. К ним вели какие-то перепутанные, скрученные провода, скрывавшиеся в странной, тоже металлической башенке. Это были на редкость безобразные конструкции. А в оконцах башенки еще и ходили какие-то нехорошие, тускло-сиреневые огоньки, наводившие на размышления. Уже забираясь в палатку, Володя явственно видел, что эти тускло-сиреневые, неживые огоньки мелькают прямо на Польце.
А утро 14 августа было ясное, красивое. Булькала река, шелестели прибрежные кусты, порывами налетал прохладный ветерок.
Вообще-то, все были на довольствии, можно было и пойти в столовую… Сергеич отсоветовал — поднявшись пораньше, он посмотрел, что там готовят, и приготовил на костре здоровенное ведро борща.
Вообще-то, лагерь был хороший, в своем роде неплохо организованный. Во всяком случае, столовая была, и фронт работ был, и хоть какой-го уровень быта поддерживался.
И люди знали свое дело — во всяком случае, знали, чем должны заниматься и зачем сюда приехали. Даже прихваченные с собой жены и дети не портили картины, откровенно пытаясь быть полезными. Разговоры велись все больше положительные, степенные. Не было матерщины, нарочитой грубости, игры в индейцев, игры в подростковую романтику. Может, дело в том, что не было здесь рабсилы. Не было разрыва между техническим исполнителем и участником эксперимента. И, соответственно, было меньше тех кто попросту паразитирует на системе. Самыми «посторонними» в этом лагере были как раз философы с филологами, археологи и писатели.
И все же Володе было странно в этом лагере. Потому что лица у математиков были какие-то странные… Прямо скажем — инфантильные лица. Лица людей, не привыкших к жизни на свежем воздухе, не продубленные ветром, не загорелые… Ну, это ладно, это все объяснимо. Но лица «очень умных малышков» были даже у тех, кому хорошо за сорок. Лица людей, которые не привыкли ни о чем сами заботиться.
— Мишенька, что такое продукты, где их берут, ты знаешь?
— Знаю, папенька, продукты берут в холодильнике…
У математиков были лица людей, никогда не живших самостоятельно. Как выражалась мама Михалыча, «не сидевшие на собственной жопе».
Собственный завтрак, плюс ко всему, дал фору с полчаса. Можно было посидеть, посмотреть на машину, пообщаться с лаборанткой… У выходивших из столовой выражение лица было задумчивое… Из чего Михалыч злорадно сделал вывод, что есть готовить надо и дальше самим. Здороьье дороже.
А в башенке, в главном здании эксперимента, милая девушка, лаборантка Горбашки, исполняла молитвенные песнопения шефу. Впрочем, не влюбленных в него лаборанток Горбашка долго не терпел и беспощадно увольнял при первом случае.
— Он гений… Нет, правда, я никогда не видала человека с такими разносторонними интересами! В электронных мозгах… в них вообще нет ему равных! Из Америки приезжали (при слове «Америка» явственно прозвучали превосходные степени) — и то сказали, что он главный специалист! А еще он занимался президентскими выборами и доказал, что все кандидаты в президенты ели вареную кукурузу и пили сырое молоко! И доказал, что якуты — это арийцы! Кто-кто?! Да, представьте себе, арийцы! Николай Александрович Горбашка доказал! Сравнил их параметры кровяной плазмы с арийской и доказал!
— Простите, а какая кровяная Плазма была у арийцев? Кто брал у них анализ крови?
Михалыч так презирал Горбашу, что даже был с девушкой вежлив.
— Наверно, вы не понимаете… Ему (снова прозвучали заглавные буквы) прислали из Якутии кровяную плазму, он сравнил! Он сразу сказал, что арийцы! Монголоиды, а все равно арийцы! Их предки курыкане — они были арийцы [18] !
Бушкин показывал Михалычу кулак, Володя тянул за рукав. Михалыч гадко улыбался, но вопросов больше задавать не стал.
Не без труда удалось переключить девушку на аппаратуру, на саму машину времени.
Основную часть башенки занимал втиснутый в нее странный аппарат, размером почти с комнату, — сплошные провода, блестящий металл, какие-то пластмассовые трубки. На первом этаже полстены занимал экран — почти как у телевизора, но в несколько раз больше. На нем будет видно, что делается… вернее, делалось, в Польце.
Был, впрочем, и контейнер для перемещения материальных объектов — размером где-то с мотоцикл. Управлять им можно было, стоя вот за этим пультом, если включен главный рубильник. Можно управлять и автономно, сидя прямо в контейнере.
— Значит, можно попасть в XV век самому?
— Можно, но не планируется, риск очень уж велик. Разве что найдем рукопись…
Тут в комнату вломился седой старик, опирающийся на суковатую палку. И они с Михалычем радостно заорали друг по поводу друга, а потом заколыхались, словно врезались друг в друга, и продолжали бурно радоваться.
Оказалось, это был еще один академик — уже не липовый академик, а настоящий. Звали его Симр. Симр Авраамович Хлебодаров. Имя его, если расшифровать, означало: «Смерть Изменникам Мировой Революции», но был он, при кошмарном имени, человек очень приличный и даже серьезный ученый. И, в конце концов, не был обязан отвечать за художества родителей, спятивших на бреднях Свердлова и Троцкого.
Вообще-то, Симр Авраамович был еврей, как и явствует из отчества. Но два поколения назад его предок по фамилии Хлебодаров, русский парень, выкрестился в иудаизм… слово «выкрестился», пожалуй, здесь не очень подходит, да пойди найди другое… скажем, «обрезался»… подходит? В общем, православный парень влюбился в иудейку и, чтобы жениться на ней, принял иудаизм, и его «обрезали» и включили в общину.