— Что лежит рядом с площадью? — задал Асиньяр вопрос через голову Миши тому, кто их сюда привел.
— Хан, там правда что-то лежит… Что-то большое и железное. Такое большое, что может вместить человека…
Какое-то время хан думал.
— И ты в этом горшке прилетел и хочешь улететь отсюда?
— Да…
— Вы прилетели вдвоем и улетите вдвоем?
— Да, хан.
— И сколько времени вам надо, чтобы долететь до Ленинграда… Так называется ваш город?
— Мы полетим не до Ленинграда. Мы окажемся там же, где сейчас… Но мы полетим в другое время, в двадцатый век от Рождества Христова.
— И сколько вам времени надо?
— За несколько минут, хан, — Миша понял ошибку, заторопился. — Чтобы прилететь в наше время, надо времени меньше, чем чтобы дойти отсюда до дома батюшки Ульяна… То есть Владимира.
— Тогда мы сделаем так. Твоя сестра останется здесь. А мы с тобой пойдем, полетаем. Я хочу посмотреть на двадцатый век! — произнес Асиньяр и хищно, весело оскалился. — Подумай еще раз, Михаил. Про двадцатый век и про летающий железный горшок. Если ты сказал мне правду, я буду обратно к утру…
— Ох! — Маша схватилась за щеки. — Может, мы все-таки вместе?!
— Ты опасаешься никогда не вернуться в город Ленинград? — ласково спросил Асиньяр. — А может быть, ты опасаешься, что такого города вообще не существует на свете?
Склонив голову, Асиньяр ждал несколько мгновений.
— Тогда пойдем, не будем терять времени. — И быстро, тоном строгого приказа: — Маша пускай будет здесь. Не обижать. Кормить. Никуда не отпускать. В нужный чулан не водить, дать горшок. Если я не приду к утру… Нет, давайте так — если я не вернусь к вечеру, то отрубите ей голову.
— Нет-нет, не надо! Я с вами! Там, в контей… в горшке, там могут поместиться и три человека! И даже четыре! Не оставляйте меня тут! — Маша даже моляще сложила руки, приняла отвратительную полусогнутую позу. Она не думала, не гадала, что будет когда-нибудь так раболепно разговаривать с кем-то. В этот момент не могло быть ничего страшнее для нее, чем остаться одной в этом чужом, далеком веке, среди страшных и чужих. Ей должны были пойти навстречу… Не могло быть так, чтобы она просила… Так просила… А ей бы не дали просимого. — Ну пожалуйста! Пожалуйста!
В бороде Асиньяра сверкнули белые зубы.
— Маша, Маша, ты такая смелая женщина… Ты отвечаешь на спрос хана быстрее, чем твой брат… Ты совсем ничего не боишься, да? Почему же ты так боишься быть у меня в гостях? Если вы сказали правду, с тобой ничего не случится… А ведь вы сказали правду? Правду?!
Повисло молчание. Маша всхлипнула, глядя словно кролик на удава. Асиньяр махнул рукой.
Мишу опять взяли за руки. Не сильно, без жестокости, но так, что не вырваться, вывели из комнаты. Не вытащили, именно что вывели, но вывели очень решительно. Последним в комнате задержался Асиньяр. Миша слышал умоляющий голос сестры, спокойный голос Асиньяра. Мог ли Миша заупрямиться, запсиховать, закричать? Отказаться ехать, лететь, переноситься во времени без Маши? Разумеется, мог. Тем более, вроде был какой-то режим, при котором поместиться в контейнере могли и четыре человека. Но Миша не помнил, как включается этот режим. И можно ли вообще включить его вне павильона, в автономном движении. Рассказать об этом значило бы «потерять лицо», а «терять лицо» было никак нельзя, не тот случай. И еще… Как раз оставить здесь Машу Миша совершенно не боялся, потому что доверял Асиньяру. Асиньяр был совершенно не опасен. Он проверял, убеждался в безопасности для города. И, кажется, ему было интересно.
И Миша снова шел в темноте, в круге света, под шипенье факела. На часах было три часа ночи. А сзади, судя по всему, кто-то ухитрялся выговаривать Асиньяру.
— Опять рискуешь, хан. Сколько можно, а? Ну вот унесешься ты и не вернешься. А нам что делать, а?
— До вечера — ждать. Только ждать. Вечером рубить голову ведьме. Рубить, рубить!!! (Миша понимал — голос повышают для него.)
…Даже не включи сирену проштрафившиеся охранники, не вопи Горбашка пронзительнее этой сирены, к машине непременно бы сбежались. Произошло ЧП — поэтому. И кроме того — просто интересно… Почти весь лагерь толпился здесь, у экранов, обсуждал, сомневался, ругался, угрожал, высмеивал, соглашался, хвалил, негодовал.
Из сегодняшнего дня можно было наблюдать за прошлым, но не за движением в контейнере. Там, на площади Польца, контейнер попросту исчез. А через несколько минут из контейнера выходили двое, но вовсе не Миша и Маша. Хорошо хоть, что все знали — это будут Миша с Асиньяром.
Все-таки видное в прошлом воспринималось, как фильм на экране. Ну… не совсем как фильм, конечно. Но в реальности — это было вот тут, рядом с современными людьми. И эффект был довольно силен.
Высокий, гибкий, явно очень сильный, Асиньяр сделал пару шагов. Он был весь разноцветный какой-то. Малиновый кафтан… или халат? Золотое шитье кушака. Синее на шапке, вокруг светло-бурого меха. Коричневые штаны. Красные сапоги, желтые отвороты. Сложный, яркий рисунок на ножнах. И при этом — темно-смуглое лицо и кисти рук.
Такой вот Асиньяр стоял перед небольшой толпой: всклоченный Горбашка, только что дико оравший на Сергеича с Михалычем, усмехающийся Симр Авраамович, сложивший руки на обширном пузе, Володя и Василий — сбоку, математики со своими заторможенными, скучными лицами.
— Кто здесь главный? — громко спросил Асиньяр.
— Вот, Николай Александрович, — поколебавшись, сказал Миша.
— Не лги мне. Он не может быть главным, он слуга. И, кажется, лживый слуга. А сильный человек не лжет, ему не надо. По-моему, главный здесь ты.
Поколебавшись, Асиньяр ткнул в Бушкина. Тот изумленно подскочил.
— А советник у тебя вот он, — указал Асиньяр на Михалыча.
— Почему советник? Может, мы наоборот… — заинтересовался Сергеич.
— Он плохо приказывает. Он хорошо думает, — четко отозвался Асиньяр, — но видно, что и ты ученый человек. И ты умеешь принимать решения.
Лицо и лысина Горбашки приобрели какой-то совершенно неестественный, химический сине-багровый цвет, из судорожно перекосившегося рта доносилось невнятное свиристение.
— Кто-кто-кто… Кто позволил этому дикарю… — начал Горбашка, как ни странно, каким-то утробным, идущим из живота голосом, как чревовещатель, — кто притащил сюда этого кретина, этого недоумка из котельной… Кто!!! — рявкнул он вдруг страшным голосом, так, что одна девушка взвизгнула, у другой из рук что-то упало. — Держите его!!! — так же пронзительно заорал Горбашка, тыча пальцем в Асиньяра. — Вяжи!!!
Совсем бы страшен был Горбашка, да ведь и Асиньяр ходил в конном строю на ведьм, шепталок, ведунов… а мы уже знаем, что это за публика. Жуткие Соловьи палили по нему из луков с веток соплеменных дубов, и Асиньяр сшибал их ответными выстрелами из лука, выкуривал огнем и дымом, рубил тысячелетние деревья. И не раз доводилось ему, разогнав коня до максимальной его скорости, на скаку оглядев свой отряд, врубаться в скачущих навстречу.