— Сажени… — забормотал вдруг доцент, — мои сажени… Это его компас врал… мои сажени… Без меня…
— Алексей Никанорович, — начал Стекляшкин железным голосом, — последний раз говорю по-хорошему. Клад не только ваш, он общий. Сойдите, чтобы я открыл чемодан, и можно было посмотреть, что в нем.
— Алексей Никанорович, вы же помните наши договоренности… — текли медом речи Ревмиры в другое ухо доцента и одновременно с рыком мужа:
— Вы чего-то испугались? И напрасно, мы вас не хотели обмануть…
Доцент дико озирался, и не подумав трогаться с места; бесподобные глаза полыхали желтым светом совершеннейшего безумия.
Всякому терпению может придти конец, даже и ангельскому. А терпение Владимира Павловича было каким угодно, только не ангельским, это уж точно. Надо было действовать, а этот новый Стекляшкин, как оказалось, умел справляться со сложными и деликатными делами. Тыльной стороной ладони ударил он доцента в основание шеи. Ревмира взвизгнула, кинулась вперед, остановилась, натолкнувшись на взгляд мужа.
— Стой. Где. Стоишь, — отчеканил Стекляшкин.
И Ревмира, что характерно, и правда встала, где стояла.
Доцент уже начал приходить в себя, уже мотал головой, и даже оторвал от чемодана одну руку, чтобы пощупать ушибленное место. Стекляшкин воспользовался этим, рванув доцента на себя, и сильно оттолкнув подальше.
— Нуте-с…
Стекляшкин обмахнул рукой замки от песка, подергал… Нет, закрыто было прочно, а ключ если и был — теперь ищи его.
— Володя!!! — раздался дикий вопль супруги.
Краем глаза Стекляшкин уловил движение. Что-то подсказало ему, что оглядываться времени уже нет, и он кинулся вперед головой, как только что Хипоня на чемодан и только откатившись, встал и посмотрел на то, что вызвало такой вопль у Ревмиры. Странными рывками двигался вперед Хипоня, отставив правую руку с ножом, выставив вперед растопыренную левую, хищно согнув колени для броска. Трагически изогнутые губы, мутный взгляд.
…Сначала Саша увидел, что на террасе начали плясать. Прыжки с воплями, странные телодвижения, судорожные скачки вызвали у Саши ощущение, что там пляшут чеченскую или там дагестанскую… в общем, какую-то горскую пляску… как он ее понимал. Выглядело крайне дико, тем паче — под полуденным солнцем; но от кого-кого, а от своих клиентов Саша готов был ожидать решительно чего угодно.
Уже потом ухо приняло истошный крик, который мог принять на свой счет каждый из пляшущих:
— Если ты его зарежешь, то и ты сам мне не нужен!
И Саша рванулся наверх. Стекляшкин и Хипоня прыгали на полусогнутых, оттопырив одну руку, отведя другую, с лезвием; они и впрямь напоминали каких-то варваров-танцоров, но плотно сомкнутые губы, напряженные мышцы лица свидетельствовали — все тут очень и очень всерьез. Мужики подкарауливали друг друга, и рано или поздно должно было случиться нехорошее. Как видно, не одному Саше приходило это в голову: Ревмира завывала, как сирена.
Но не ей было дано предотвратить возможное смертоубийство. Потому что Ревмира была частью происходящего… до какой-то степени — его причиной. А Саша был человеком извне, и его разумные поступки делали реальной экспедицию со всем ее безумным замыслом. Голос Саши прозвучал, как глас самого разума:
— Эй, что это вы тут делаете?! — И еще проще и хлестче: — Как вам не стыдно?!
И этого хватило для Стекляшкина… Пожалуй, даже для Хипони. Мужики не выпустили ножей, но расслабились, встали спокойно. Видно было — приходят в себя, и скоро сами будут удивляться, что затеяли.
Но тут взгляд Саши упал, так сказать, на самый предмет раздора — на злополучный чемодан. И глаза его округлились, как у совы:
— Где вы его нашли?!
Ответа не было. И Саша шагнул к чемодану.
— Вот не думал, что его когда-нибудь увижу!
— Что, знакомый чемодан?! Может быть, твой?! — защищала Ревмира свою собственность.
— Не мой… Моего деда… Откроем, а?
— Мы пытались открыть, не получается.
— Не открывали вы, а… — Саша вовремя прикусил язык, — в общем, дайте сюда нож. Если это тот чемодан, на крышке должны быть буковки «В.Т.» — значит, Валерий Трофимович. Так деда звали.
— Нет, здесь буковок никаких нет… — тянул Хипоня, вроде бы исследуя крышку, а сам норовил на нее снова присесть.
— Буквы с другой стороны… Не валяйте дурака, давайте нож! — прикрикнул Саша, почти силой отбирая нож у Алексея Никаноровича.
Тот захныкал, отбежал подальше, так, чтобы между ним и Стекляшкиным стояла бы еще Ревмира.
Саша ковырялся в замке лезвием ножа, пытаясь открыть. Один замок все-таки щелкнул, второй Саша просто сломал. Все невольно подались вперед, когда Саша распахнул чемодан… Но в нем был исключительно песок.
Покосившись на Хипоню, Стекляшкин все-таки встал на колени, запустил руки в песок. Нет, там ничего больше не было.
— Может, песок золотой?! — изрек Алексей Никанорович дрожащим фальцетом.
Оба Стекляшкины фыркнули.
— Вот! — Саша радостно стукнул по крышке. Стоило ему провести тыльной стороной руки по внутренней поверхности крышки чемодана, как тут же проступили буквы «В.Т.», прорезанные чем-то острым. — Вот спасибо, что нашли… У деда с покоса чемодан смыло.
— Если это дедовский, так как он сюда-то попал?!
— Мой дед немного чудак был, — сказал Саша чуть смущенно, — он принципиально носил на покос еду только в «городском» чемодане. Ни котомок он не брал, ни узелков… Принципиально. Вот. А в наводнение пропал чемодан… Дед даже поболел немного с горя, а потом другой завел, посовременнее.
— Погодите, погодите, Саша… Когда было наводнение?
— В шестьдесят девятом.
— И с тех пор чемодан так замыло?! Так глубоко замыло?!
— А что ж… Тут промоина была. Видите? Вот от того куста и до того… — Саша говорил так убедительно, что все вроде бы увидели, как узкой полосой понижается поверхность террасы.
— Так все равно не может быть! Вода, получается, взяла и намыла… На такую высоту! За такое время!
— А что в этом такого странного?! Вон видите остров? Его двадцать лет назад не было…
— Так на нем же кусты!
— А потому и кусты… Если б ему было пятьдесят, тогда бы и деревья были…
— Не могу представить себе, что река так быстро работает! — признался Стекляшкин. — Я думал, тому островку тысячи лет.
— Я тоже! — поддакнула Ревмира. — Наверное, тут дело в реке… Горная, быстрая.
Саша пожал плечами. В этом он не разбирался.
— Что ж вы нам раньше не сказали?!
— А вы не спрашивали.