Флешки мы отобрали и поставили на контроль. Мало кто знает, что если ты пишешь флешку — там остается номер телефона, с которого ты писал. Но не номер, на который звонить, — а номер с коробки, номер самого аппарата, который дается раз и навсегда. На обеих флешках оказалось всего по одному номеру, что подтверждало, что флешки — одноразовые и номера, скорее всего, тоже одноразовые, и те, кто писал флешку, — опытные террористы, знающие, как мы можем искать. Но мы все равно поставили номера на отслеживание. Авось повезет.
А хаджи мы дали положенную сумму денег и отправили на встречу с контактом. Деньги — не рискнули — не помеченные и без маячка. На самом Ахмадзае тоже нет ни одного маяка, все отслеживание — по старинке. Чтобы не привлекать к этому делу излишне посторонних — я лично координирую ход операции через ноутбук и мобильный телефон. Все это происходит тут, неподалеку…
А так я сижу в ресторане «Альбино», в одном из лучших ресторанов Кабула, с фьюжн-кухней. Это на повороте с Майванда, у здания бывшего британского посольства. Спросил говядину, приготовленную в земляной печи на местный уклад и легкого грузинского вина «Маджари [53] », крепостью всего четыре градуса. Четыре группы в поле плюс беспилотник, который нарезает круги над городом и с которого мы получаем информацию без всяческого на то разрешения, по подложному приказу, внедренному утром в оперативную сеть.
Мясо вкусное. Женщины красивые — в ресторане видел настоящую красавицу, похожую на персиянку, жаль — работа. Шансов уйти у уродов практически нет. Возьмем посредника, посмотрим его телефон. Заодно установим плотную слежку за Ахмадзаем. Если я что-то понимаю в афганцах — за предательство его должны грохнуть. Мы попытаемся этого не допустить или хотя бы установить и задержать убийц. Спасем — хорошо, грохнут — тоже нормально. Сочувствия к гомосексуальному педофилу и финансисту террора от меня не ждите…
Ага… Кажется, есть движение…
Что-то внутри, как у стай, соединяет нас. Прости, прости, с собой возьми глоток моих фраз. Широким морем я буду плыть, по дальним странам колесить, Поймаю ветер, с ним полечу, чтоб на тебя надеть любовь-парчу. Мое сердце без тебя словно дикая птица без неба. Без тебя моя душа словно слабая лань без леса, Без тебя мои глаза как налитые груди без чада, Без тебя моя слеза, как роса без утра падает… Знаю, где ты, знаю, где я, лишь километры между нами. Только шепни — я подхвачу, песню свою тебе шепчу…
— Нет, нет, нет… — молодой мужчина, сидящий на переднем сиденье, протянул руку и выключил магнитофон, — только не эта дрянь. Эти психоделические напевы мне весь мозг уже вынесли…
«Маша и Медведи», только в арабском варианте. На русском Востоке были очень популярны песни русских групп — но перепетые на арабском языке. Русские обладали значительно более тонким музыкальным слухом и чутьем, чем арабы, — а арабская аудитория расширилась до того, что теперь составляла две трети от общей аудитории в стране. Правда, все арабы были двуязычными и сами выбирали, на каком языке слушать песни.
Сидевший за рулем тяжелого внедорожника водитель, еще моложе пассажира, обиженно пожал плечами:
— Русская эстрада — нет, татарская эстрада — не то, арабская — тоже не то, теперь «Машу и Медведи» включил — тоже не то.
— Харам! — назидательно провозгласил Аскер.
Тула, его новый напарник, посмотрел на часы. Время еще было…
Их машина была обычным для здешних мест и этого времени пикапом, переделанным в промтоварный фургон и явно привезши сюда очередную партию барахла, которое отшивали в Бухарском эмирате из лучшего в мире туркестанского хлопка и отгружали по всему Востоку железнодорожными составами. Машина подъехала к настоящему дукану, и дуканщик с двумя своими сыновьями принялся ее разгружать. Сегодня он совершил самую выгодную в своей жизни сделку: товар ему доставался даром, если он не будет спешить и не будет подавать виду, что не знает ни машины, ни тех, кто привез ему товар. Ну и проследит кое за чем. Без малого тонна отменного товара даром — поистине, подарок Аллаха.
— Гнездо всем Птицам, Гнездо всем Птицам — принять готовность. Птица-один, внимание, справа…
Аскер толкнул Тулу в бок:
— Смотри справа. Но не пялься.
В тишине машины, прерываемой только звуком бормочущего на холостых дизеля, отчетливо щелкнул курок пистолета.
Нервничает. Первый раз на деле, считай. Когда-то он и сам нервничал. Теперь он — молодой волк, познавший все ужасы войны, научившийся не верить, не бояться, не прощать. Черный крест, Святой Георгий четвертой степени, золотое оружие. Он уже не представлял жизни без войны, и Кабул казался ему местом, где он родился…
— Вижу!
Мимо прокатился приметный, лимонно-желтый внедорожник «Ламборгини», в Кабуле он, наверное, был один. Совсем охренел от безнаказанности. Интересно, сколько же этот урод разворовал, если не боится никого и ничего, а?
Хотя нет. Душариков, которые приходят по ночам, он очень даже боится, гнида. Пока что в городе две власти — днем одна, а ночью — другая…
— Остановился.
— Смотришь?
— Да.
— Не «да», а «так точно», — резонно заметил Аскер, хотя и зря. В конце концов, они все еще военные. Хотя спецназовцы как раз говорят «да», а не «так точно» — это короче.
Говорят, что нет хуже хозяина, чем бывший раб. Так и тут — получивший под свое начало «зеленого» напарника Аскер строил его так, что даже Араб, легендарный Араб, который сейчас перекрывал один из путей отхода, резонно заметил, что в свое время он его учил, но не строил. И посоветовал сбавить обороты…
— Остановился…
— Где?
— Напротив лавки. Сейчас…
Тула поднес к глазу монокуляр, который использовался в качестве увеличивающей насадки к коллиматорному прицелу. Он легко снимался — и его было удобно использовать как прибор наблюдения, когда оружие не требовалось…
— Мануфактуры «И.П. Лидваль»…
— Костюмчик прикупить захотел. С его-то тачкой. Ну-ну… [54]
— Вышел. Идет к двери. Я его опознал…
Аскер ткнул в телефон, короткий номер.
— Гнездо, я Птица-один. Цель опознана, повторяю — опознана. Лавка мануфактуры «Лидваль», повторяю — мануфактуры «Лидваль», магазин готового платья.
— Вас понял. Как у вас с одеждой?