— Дом, милый дом, — шутит сержант Венцель.
А потом, к моему удивлению, начинает насвистывать мелодию заставки «Сумеречной зоны». [56]
Естественно, электрического освещения нет, а ставни закрыты так плотно, что ни один луч света не проникает внутрь. Для нас, вампиров, это просто идеально.
Почти во всех комнатах есть по небольшому камину. И хоть из кранов не вытекает ни капли, на кухне стоит шесть канистр с водой, видимо, свежей.
— Невероятно. Кому может прийти в голову переехать отсюда? — говорит Диоп, открывая одну из канистр и вливая себе в глотку поток воды, как из фонтана…
Слова сержанта Венцеля заставляют его замереть.
— Осталось понять, что случилось с этими людьми. Может, они умерли от отравления?..
Капрал закашливается, поперхнувшись.
Венцель с ухмылкой забирает у него канистру и делает большой глоток.
— Установим очередность дежурства. На чердаке великолепное место для постового. Оно покрывает все, кроме одного слепого угла, но тот не представляет опасности. Егор, ты первый.
— Вот жопа…
— По крайней мере, тебе не придется рано вставать. Следите за тем, чтобы окна и двери были закрыты плотно. И чтобы свет не проникал внутрь.
Меньше чем за полчаса трехэтажное здание становится пригодным для жилья. Эффективность отряда поразительна. Их движения настолько точны и хорошо синхронизированы, что кажутся балетом.
На кухне нет еды, но тарелки, стаканы и столовые приборы вымыты и аккуратно расставлены по местам. Имеется даже запас дров, которые очень скоро загораются в многочисленных каминах, прогревая воздух и освещая комнаты.
— Наверху есть три комнаты, — говорит Диоп, — кровати в порядке. Там даже пыли нет. Синьора может занять среднюю.
— Создается впечатление, что хозяева дома вышли на небольшую прогулку, — шепчет Венцель.
Но вместо улыбки от этих слов нас пробирает мороз по коже.
— Ну, — шутит негр Диоп, — я точно не гожусь на роль белокурой Маши у трех медведей…
Венцель пожимает плечами.
— Займемся комнатами. Ужин через час.
В нынешние времена мы называем ужином то, что едим в восемь утра по солнечному времени. А полдень теперь то, что когда-то было полночью.
Как будто мы перенеслись в другую страну, в антипод нашей.
И в каком-то смысле это действительно так.
Мы сидим за столом. Масляная лампа пылает посередине, между эмалированных котелков, небьющихся пластиковых стаканчиков, остатков консервных банок и еды в вакуумной упаковке.
В погребе еды тоже не оказалось.
Ни крошки.
Зато там были бесконечные ряды бутылок, покрытых плотным, как ковер, слоем пыли и самой настоящей занавеской из паутины. Прочтя надпись на этикетке одной из бутылок, наугад принесенных к столу Диопом, итальянцы — Греппи и капрал Росси — разражаются радостными криками.
— Это «Бароло» [57] две тысячи шестого года, из погребов Кордео ди Монтедземоло… [58]
— Оно вкусное? — спрашивает Диоп, на секунду переставая ковырять зубочисткой во рту.
— Ты шутишь? Оно было дорогущим еще до FUBARD!
— «Дорогущее» вовсе не значит «вкусиющее».
— Вот увидишь.
— Именно. Посмотрим. Давай, открывай.
Тут тепло, почти жарко. Разведенные камины ждут нас и в комнатах. Я уже очень давно не бывал в теплом хорошо освещенном жилище.
Время от времени, как бы напоминая нам о внешнем мире, в камин врывается порыв ветра, раздувая огонь и поднимая облако искр.
Я сосредотачиваю взгляд на бутылке вина в руках капрала Росси, стараясь избавиться от всех посторонних мыслей. Я думаю, какое это преступление — пить такое вино из пластикового стаканчика. Но наши времена видали преступления и похуже.
Мы все молча следим за тем, как капрал с аккуратностью работающего над хитроумным устройством пиротехника откупоривает бутылку с потертой этикеткой.
Пробка легко выходит.
Росси наливает несколько капель вина в свой стакан.
Смакует его, долго перекатывая во рту, прежде чем проглотить.
— Вкусное? — спрашивает Диоп, протягивая свой стакан.
Росси не отвечает.
Он встает и идет на кухню.
Он роется во всех ящиках, пока не находит того, что ищет. Возвращается с восемью хрустальными бокалами между пальцев и ставит их на середину стола. Удивительно, но бокалы чистые и целые. Их вид и вид темной, но в то же время сверкающей жидкости до такой степени трогают нас, что мы не можем говорить. Есть что-то магическое в мысли о том, что это вино произведено из винограда, собранного тридцать лет назад, когда солнце еще было подарком, а не опасностью, когда поля были зелеными и золотыми. Когда казалось, что мир будет таким вечно.
Я поднимаю бокал. Вино покачивается в нем из стороны в сторону, играя светом. Я подношу его к губам. Пробую.
Как описать чувство, которое я испытываю? Это своего рода мистическое причастие, но не с Богом, а с прошлым. С миром света и тепла, который мы оставили позади и который возвращается к нам только в подобные мгновения, когда огонь потрескивает в камине, а мы подносим к губам изумительный напиток, пробуя на вкус величие и блеск ушедшей эпохи.
Долгое время никто не произносит ни слова. Мы наслаждаемся молча, каждый погрузившись в свои мысли. Еда, которую мы ели, кажется вдруг тяжелой, неперевариваемой. Мешать с этой будничной едой нектар такого вина — это сущее преступление.
За столом происходит волнение. Ностальгия по утраченному миру, который уже не вернуть.
Дюран прочищает горло.
— Надо отнести стакан Егору.
— Но он при исполнении, — возражает Венцель.
— Мы не фанатики, сержант. Ну, кто пойдет?
Я встаю из-за стола.
Дюран поднимает бровь.
— Вы, святой отец?
— Почему нет?
— Как хотите. Спасибо. Достаточно подняться по лестнице. Пошумите немного, прежде чем войти. У Егора легкая рука.