Все мои друзья, вероятно, обречены на смерть. Однако Пита отказ уже не спасет.
– Ладно.
Словно камень с души свалился. Все-таки меньше придется лицемерить. Лучше бы этот парень пришел со своим предложением чуть пораньше, прежде чем я узнала о планах Сноу. Теперь-то «просто друзьями» быть не получится. Но я благодарна уже за то, что мы вновь разговариваем.
– Что-то не так? – произносит он.
Я не могу рассказать. И молча щиплю пальцами траву.
– Ладно, давай потолкуем о чем-нибудь попроще. Представляешь, ты рисковала жизнью ради меня на арене... а я до сих пор не знаю, какой твой любимый цвет.
Мои губы трогает улыбка.
– Зеленый. А твой?
– Оранжевый.
– Да? Как парик у нашей Эффи?
Нет, более нежный оттенок. Скорее, как закатное небо.
Закат. Перед глазами тут же встает картина: краешек заходящего солнца и небеса в оранжевых разводах. Красиво. Потом вспоминается глазурная лилия на печенье, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не рассказать о визите президента. Хеймитч этого не одобрит. Лучше продолжить незатейливую беседу.
– Говорят, будто все без ума от твоих картин, а я ни одной не видела. Жалко.
Так ведь у меня с собой их целый вагон.– Пит поднимается и подает мне руку. – Идем.
Приятно, что наши пальцы снова переплелись, и причиной тому – не нацеленные камеры, а настоящая дружба. Мы шагаем обратно к поезду.
– Надо задобрить Эффи, – спохватываюсь я
– Не бойся перестараться, – советует Пит.
Возвращаемся в вагон-ресторан. Остальные еще обедают. Я рассыпаюсь в преувеличенных извинениях и, по-моему, здорово перегибаю палку – впрочем, этого еле-еле хватает, чтобы загладить столь ужасную вину, как нарушение этикета. Эффи (надо отдать ей должное) великодушно принимает мои оправдания: дескать, она понимает, какое давление я сейчас испытываю, и вновь начинает распространяться о том, как важно, чтобы каждый из нас неукоснительно следовал расписанию. Речь продолжается ровно пять минут. Думаю, я легко отделалась.
По окончании лекции Пит уводит меня в особый вагон, где хранит полотна. Не знаю, чего я ожидала. Наверное, увидеть тигровую лилию – как на том печенье, только размером побольше. И разумеется, не угадала. Пит изобразил на картинах Голодные игры.
На некоторых – подробности, понятные лишь тому, кто был с ним на арене. Струйки воды сочатся сквозь трещины в потолке пещеры. Пересохшее русло ручья. Руки Пита роются в земле выкапывают коренья. Другие картины понятны любому зрителю. Знаменитый Рог изобилия. Мирта с ее арсеналом ножей под курткой. Белокурый зеленоглазый переродок, подозрительно похожий на Цепа, кидающийся на нас с жутким оскалом. И еще – я. Всюду я. То высоко забираюсь на дерево. То стираю рубашку в ручье между двух камней. То лежу без сознания в луже крови. А вот такой я, должно быть, казалась ему во время сильной горячки: образ выступает из переливчатого серого тумана, под цвет моих глаз.
– Нравится? – спрашивает Пит.
– Мерзость, – роняю я. Мне явственно чудятся запахи крови, грязи, не человечье и не звериное дыхание переродка. – Ты воскрешаешь то, о чем я все это время мечтала забыть. Как тебе вообще удалось удержать в голове столько подробностей?
– Я вижу их каждую ночь.
Понимаю. Кошмары. Я и до Игр знала о них не понаслышке. Теперь они – постоянные спутники сна. Старые – об отце, которого на куски разрывает в шахте, – в последнее время редки. Зато я еще и еще раз переживаю происходившее на арене. Тщетно пытаюсь спасти Руту. Беспомощно наблюдаю, как истекает кровью Пит. Поворачиваю гноящееся тело мертвой Диадемы. И очень часто слушаю страшные вопли Катона, угодившего в зубы к переродкам.
– Да, я тоже. Ну и как, рисование помогает?
– Не знаю. Вроде бы стало немного легче уснуть. По крайней мере, хочется в это верить, – отвечает он. – До конца я от снов не избавился.
– Возможно, и не избавишься. Как Хеймитч.
Ментор ни разу об этом не упоминал, но... что
еще мешает ему засыпать в темноте?
– Пожалуй. Но лучше уж просыпаться с кистью в руке, чем с острым ножом, – произносит Пит. – Значит, тебе не понравилось?
– Нет. Хотя сделано потрясающе. Правда, – признаюсь я. Однако не могу больше на это смотреть. – А ты не хочешь полюбоваться на мой талант? Цинна потрудился на славу!
– В следующий раз, – усмехается он. В это мгновение поезд дергается, и мы обращаем взгляды к ландшафту, плывущему за окном. – Подъезжаем. Дистрикт номер одиннадцать.
Мы переходим в самый хвост поезда. Здесь поставлены и кушетки, и кресла, но самое любопытное: задние окна сливаются между собой, распространяясь даже на потолок; впечатление такое, словно едешь снаружи, на открытом воздухе. Перед глазами непривычный пейзаж: широкие, бескрайние луга, по которым лениво бродят молочные стада. Никакого сходства с нашим дистриктом, густо поросшим лесами.
Поезд замедляет ход. Новая остановка? Но нет – впереди вырастает забор. Тридцати пяти футов высотой, весь в кольцах колючей проволоки. По сравнению с ним наше ограждение выглядит детской забавой. Привычно шарю глазами у основания. Его обложили массивными железными плитами – не подкопаешься, не улизнешь на охоту И всюду, на равном расстоянии друг от друга, торчат сторожевые вышки. Посреди заливных лугов, поросших цветами, они будто бельмо на глазу
– Что-то новенькое, – вслух замечает Пит.
Из разговоров с Рутой я вынесла смутное представление о здешних порядках, куда более жестких, нежели в нашем дистрикте, – но чтобы такое?
Начинаются золотые поля, протянувшиеся насколько хватает глаз. Мужчины, женщины, дети в соломенных шляпах от солнца распрямляют спины и смотрят нам вслед. В отдалении зеленеют сады. Наверное, в одном из таких же работала Рута. Рвала спелые плоды, добираясь до самых тонких веточек. То здесь, то там попадаются горстки лачуг (оказывается, наши дома в Шлаке – еще не худший вариант). Людей рядом нет. Похоже, всех до единого угнали на сбор урожая.
И так продолжается до бесконечности, все одно и то же. Невероятно, какой он огромный, Дистрикт номер одиннадцать.
– Интересно, сколько здесь жителей? – произносит Пит.
Я трясу головой: дескать, понятия не имею. В школе нам говорили, что здесь обширные земли, но и только. Странно: молодежь в ожидании Жатвы, мелькающая во время Голодных игр на экранах, явно составляет мизерную часть местного населения. Как же этого добиваются? Досрочно вытягивают тессеры? Заранее определяют участников и подстраивают, чтобы они оказались в толпе? Как получилось, что Рута вышла на сцену и только ветер тоскливо провыл о желании занять ее место?
Меня начинает мутить от просторов и бесконечности. Когда Эффи зовет нас переодеваться, я даже не возражаю.
Иду к себе, отдаюсь на милость команды подготовки, которая долго колдует над моими лицом и прической. Цинна приносит прелестное рыжее платье, с узором в виде осенней листвы. Питу очень понравится.