– Отличная мысль, – соглашается Пит. – Что скажешь, Хеймитч?
– А, все равно, – отвечает он.
Наш ментор больше не пьет, но, кажется, очень хочет. Заметив его страдания, Эффи велит унести свое вино. Бесполезно: на Хеймитча жалко смотреть. Будь он трибутом, свободным от всяких долгов, – давно залил бы глаза. А теперь ему предстоит вытащить Пита с арены, из толпы своих же старых приятелей, и неизвестно, что из этого выйдет.
– Может, и Хеймитчу купим парик? – шучу я, пытаясь разрядить обстановку, и получаю в ответ рассерженный взгляд.
Шоколадный крем с вишнями мы едим в гробовой тишине.
– Запись Жатвы будем смотреть? – осведомляется Эффи, прикладывая белую льняную, салфетку к краешкам губ.
Пит идет за своим блокнотом, и мы собираемся в купе с телевизором – посмотреть на своих соперников. Едва успеваем занять места, как звучит мелодия гимна, и передача начинается.
За всю историю Игр было семьдесят пять победителей. Пятьдесят девять из них еще живы. Многие лица я знаю по прошлым сезонам или по пленкам, просмотренным по приказанию Пита. Некоторых невозможно вспомнить – настолько переменил их возраст, наркотики или пьянство. Как и ожидалось, Дистрикты номер один, два и четыре предоставили самое большое количество профи. Впрочем, и остальные смогли насчитать хотя бы двоих трибутов разного пола.
Жатвы мелькают очень быстро. Пит аккуратно рисует звездочку напротив каждого имени, прозвучавшего в лотерее. Хеймитч с бесстрастным лицом наблюдает, как его давние друзья один за другим поднимаются на сцену. Эффи вполголоса охает: «Ой, только не Цецелия!» или «Ну да, что за бой без Рубаки?» – и то и дело вздыхает.
Пытаюсь удержать в голове список соперников, но, как и в прошлом году, все кончается легкой мигренью. В память врезаются несколько человек. Классические красавчики, брат и сестра из Первого дистрикта: побеждали два года подряд, когда я была еще маленькой. Доброволец Брут из Второго (ему слегка за сорок): ждет не дождется возращения на арену. Миловидный Финник с бронзовой шевелюрой из Дистрикта номер четыре: короновался десять лет назад, когда ему стукнуло четырнадцать. Вместе с ним вызывают какую-то юную истеричку с развевающимися каштановыми волосами, но ее место спешит занять восьмидесятилетняя старуха, которая не может подняться на сцену без палочки. Следующая – Джоанна Мэйсон, единственный живой трибут женского пола в Дистрикте номер семь; победила за счет того, что прикинулась слабенькой и беспомощной. Женщина из Восьмого, та самая Цецелия – за ней бегут трое детишек, ловят за руки, льнут к ногам. Ну, и Рубака из Дистрикта номер одиннадцать. Знаю, мой ментор к нему особенно привязан.
И вот звучит мое имя. Наступает очередь Хеймитча. Пит вызывается добровольцем. Кто-то из дикторов смахивает непрошеную слезу: еще бы, теперь нам, безумно влюбленной парочке из Двенадцатого, уже никогда не быть вместе. Впрочем, слеза высыхает, и тут же следует бодрая фраза:
– Держу пари, это будет лучший сезон среди всех!
Хеймитч уходит молча. Эффи бросает парочку замечаний об избранных игроках и, не получив ответа, желает нам обоим спокойной ночи. Я долго сижу и смотрю, как Пит вырывает из блокнота страницы с уже ненужными именами.
– Может, поспишь? – предлагает он.
«Я не справлюсь с кошмарами без тебя», – проносится у меня в голове. Уверена, эта ночь будет просто ужасной. Но не могу же я пригласить его снова в свою постель. Мы почти не притрагивались друг к другу с той самой ночи, как Гейла высекли на городской площади.
– Чем собираешься заниматься? – интересуюсь я.
– Еще раз прогляжу свои записи. Надо же уяснить себе, что нас ждет. Утром все обсудим. Иди спать, Китнисс, – говорит он.
Я следую его совету и, разумеется, через пару часов просыпаюсь от кошмара, в котором старуха из Четвертого дистрикта превратилась в гигантскую крысу и острыми зубами вцепилась в мое лицо. Знаю, что закричала, однако никто не пришел. Ни Пит, ни хотя бы кто-нибудь из капитолийского персонала. Натягиваю халат, чтобы немного умерить озноб, от которого все тело покрыто «гусиной кожей». Оставаться в купе невозможно, и я решаю пойти поискать кого-нибудь. Хочется чаю или горячего шоколада. Может, Хеймитч еще на ногах. Не верю, что он смог заснуть.
Встретив проводника, прошу его принести самый успокаивающий напиток, какой приходит на ум, – теплое молоко. Из купе с телевизором доносятся голоса: захожу туда и вижу Пита. Рядом с ним стоит коробка с записями старых Голодных игр. На экране показывают знакомый эпизод – победу Брута.
Увидев меня, Пит поднимается и достает кассету.
– Не спится?
– Спалось, но недолго. – Я зябко кутаюсь в халат, припомнив старуху в виде огромной крысы.
– Хочешь рассказать? – предлагает он.
Иногда это помогает, но я отрицательно машу головой. Не признаваться же, что тебя начинают преследовать люди, с которыми ты еще даже и не сражался?
Тут Пит раскрывает объятия, и меня бросает прямо к нему. С тех пор как по телевизору объявили Квартальную бойню, он впервые проявил нежность. А до этого был скорее придирчивым тренером – беспрестанно требовал, чтобы мы с Хеймитчем быстрее бегали, больше кушали, лучше знали врага. Какая уж там любовь! Пит даже другом не притворялся. Спешу обвить его шею руками, пока, чего доброго, не получила приказ отжиматься от пола. Но вместо этого Пит привлекает меня к себе и прячет лицо в моих волосах. От касания его губ по шее и по всему телу разливается блаженное тепло. Мне так хорошо, так невероятно хорошо, что я не хочу разжимать объятия первой.
Да и с какой стати? С Гейлом я попрощалась. Мы больше не увидимся, это вопрос решенный. Как бы я ни поступила, ему не будет больно Гейл ни о чем не узнает или решит, будто я играла перед камерами. Хотя бы одно бремя с плеч долой.
Мы отрываемся друг от друга, когда появляется проводник. У него на подносе – дымящийся керамический кувшин и две чашки.
– Я принес вам одну про запас.
– Спасибо, – благодарю я.
– Добавил немножко меда, чтобы подсластить. И щепотку пряностей... – Посмотрев на нас так, словно хочет сказать еще что-то, он еле заметно качает головой и уходит.
– Что это с ним? – недоумеваю я.
– Пожалел нас, наверное, – отзывается Пит.
– Да уж, – бросаю я, наливая себе молоко.
– Нет, правда. Не думаю, будто весь Капитолий безумно рад, что мы возвращаемся на арену. Или кто-нибудь из других победителей. Публика к ним привязалась.
– Думаю, они забудут свои терзания, как только увидят кровь, – возражаю я ровным голосом. Не хватало еще волноваться о том, как Квартальная бойня отразится на настроении капитолийских зрителей. – Значит, пересматриваешь пленки?
– Не совсем. Так, изучал отдельные боевые приемы.
– Кто на очереди? – интересуюсь я.
– Сама выбирай, – говорит он и подает коробку.