– Не нужны мне союзники. Зачем только Хеймитч велел завести друзей? – сержусь я. – От этого будет лишь хуже. Да, в том году мы сблизились с Рутой. Но я никогда бы не подняла на нее руку. Она – почти копия Прим.
Пит поднимает голову, озабоченно сморщив лоб.
– Ее смерть была самой ужасной, да?
– Не думаю, что другие намного лучше, – говорю я, вспомнив, как кончили Диадема и Катон.
Пит уходит, и я остаюсь одна. Проходит четверть часа. Затем половина. Примерно минут через сорок меня вызывают.
В зале стоит резкий запах чистящего средства. Один из матов перетащили в центр. Настроение распорядителей – не сравнить с прошлым годом. Тогда они, полупьяные, праздно лакомились закусками со стола, теперь же обеспокоенно перешептываются. Интересно, чем Пит их так раздосадовал?
Я ощущаю укол тревоги. Не хочу, чтобы Пит в одиночку подставлялся под гнев распорядителей. Мое дело – отвлечь огонь на себя. Но что же он мог натворить? Я непременно должна зайти еще дальше. Должна надолго стереть самодовольные ухмылки с лиц людей, напрягающих ум для того, чтобы убить нас позрелищнее. Пусть поймут, что жестокости Капитолия могут коснуться и их.
«Вы хоть представляете себе, как я вас ненавижу? – проносится у меня в голове. – Вас, посвятивших таланты и время Голодным играм?»
Пытаюсь поймать взгляд Плутарха Хевенсби, но тот будто бы намеренно избегает меня весь тренировочный период. Помню, как он приглашал на танец, как хвастал изображением пересмешницы на часах. А здесь – никакого внимания. Разумеется, я ведь – простой трибут, а это – главный распорядитель Игр. Такой могущественный, далекий, неуязвимый...
Внезапно я понимаю, что делать. Пожалуй, мне удастся переплюнуть выходку Пита. Бодро шагаю к секции по вязанию узлов и беру веревку. Руки с трудом подчиняются: я ведь не делала этого самостоятельно. Только наблюдала за Финником, а его ловкие пальцы двигались очень быстро. Минут через десять петля все же получается. Вытаскиваю на середину зала один из манекенов-мишеней и с помощью клеящих брусков подвешиваю его за шею. Для пущего эффекта не мешало бы связать руки за спиной, но время уже на исходе. Спешу в секцию маскировки, где морфлингисты устроили настоящий бедлам, и нахожу начатую банку с кроваво-красным ягодным соком. Вполне сгодится. Розоватая обивка манекена отлично впитывает яркую краску. Закрыв собой тело, аккуратно пишу на нем пару слов – и отступаю в сторону, чтобы насладиться выражением на лицах распорядителей, в то время как они прочитают знакомое имя:
СЕНЕКА КРЕЙН.
Эффект превосходит мои ожидания. Кто-то вскрикивает, другие роняют бокалы с вином, и те разлетаются по полу с музыкальным звоном. Двое раздумывают, не упасть ли в обморок. Все просто потрясены.
Свершилось: Плутарх Хевенсби обратил на меня внимание. Какой пристальный взгляд! Между пальцами растекается сок от персика, раздавленного в руке. Наконец главный распорядитель, откашлявшись, произносит:
– Можете идти, мисс Эвердин.
Отвечаю любезным кивком, разворачиваюсь, а напоследок, не удержавшись от соблазна, швыряю через плечо банку с ягодным соком. Слышно, как она ударяет по манекену, расплескивая остатки багровой жижи. Еще пара бокалов со звоном падает на пол. В щель между съезжающимися дверями лифта я успеваю заметить в зале окаменевшие фигуры распорядителей.
В голове проносится: «Ну что, удивила?»
Да, это был необдуманный и опасный шаг, и за него, без сомнения, десять раз придется платить. Но прямо сейчас мне так хорошо, аж мурашки по коже.
Хочу найти Хеймитча и немедленно все ему выложить, однако поблизости никого нет. Наверное, готовятся к ужину. Да и мне не мешает помыться. Тем более этот сок на руках... Стоя под струями душа, я начинаю сомневаться в мудрости своего поступка. Прежде чем действовать, нужно было спросить себя: «Как это поможет Питу?» Прямо сейчас – никак. Все происходящее на тренировках охраняется режимом высшей секретности, поэтому не имеет смысла меня примерно наказывать: ведь ни одна душа не узнает, за что. В прошлом году моя дерзость даже была вознаграждена. Впрочем, как можно сравнивать? Если распорядители всерьез разозлятся и захотят покарать меня на арене, Пит попадет под удар одним из первых. Может, не стоило так торопиться? И все же... Не могу сказать, чтобы я сожалела о сделанном.
Когда все собираются к ужину, пальцы Пита еще покрыты пятнами краски, хотя его волосы не успели высохнуть после душа. Значит, он все-таки что-то маскировал. Как только нам подают суп, Хеймитч решает заговорить о том, что теперь у всех на уме:
– Ну, и как прошли ваши показы?
Мы с Питом обмениваемся взглядами.
– Ты первый. – Отчего-то я не спешу облекать в слова свой подвиг. В тишине банкетного зала он кажется чересчур вызывающим. – Похоже, это было нечто. Я потом сорок минут ожидала вызова.
По-моему, Пит испытывает такие же терзания.
–Ну, я... занялся маскировкой, как ты предложила, Китнисс.– Он запинается.– Вернее, не совсем маскировкой. То есть краски мне пригодились...
– Для чего? – осведомляется Порция.
Мне вспоминается резкий запах чистящего средства, ударивший в ноздри на входе в тренировочный зал. Встревоженные лица распорядителей. Мат, передвинутый на середину. Может под ним решили спрятать то, что не удалось отмыть?
– Ты написал картину, да?
– Видела? – вскидывается Пит.
– Нет. Но распорядители от души постарались ее закрыть.
– Все правильно, – безразлично бросает Эффи. – Трибут и не должен знать о поступках будущего соперника. А что ты нарисовал? – У нее как-то странно поблескивают глаза. – Портрет Китнисс?
Меня даже разбирает досада.
– С какой радости, Эффи?
– Например, чтобы показать, что будет любой ценой защищать тебя. Зрители в Капитолии другого и не ждут. Разве он не вызвался добровольцем, лишь бы пойти на арену с тобой? – произносит она как ни в чем не бывало.
– Вообще-то, – вмешивается Пит, – я написал портрет Руты. После того как Китнисс украсила ее тело цветами.
Некоторое время все молча переваривают услышанное.
– Ну, и чего ты хотел добиться? – очень уж сдержанным тоном интересуется ментор.
– Не знаю. Пусть хотя бы на миг осознают, ведь это они убили маленькую девочку.
– Кошмар. – Голос Эффи дрожит от подступающих слез. – Что за мысли... Разве так можно, Пит! Ни в коем случае. Ты только навлечешь беду на себя и Китнисс.
– Вынужден согласиться, – цедит Хеймитч.
Цинна и Порция не говорят ни слова, но лица у них чрезвычайно серьезные. Разумеется, они правы. Мне тоже не по себе – и все-таки здорово он придумал!
– Кажется, сейчас не самое подходящее время упоминать, что я повесила манекен и написала на нем имя Сенеки Крейна, – срывается у меня с языка.