— Пришлось папаше Гошу поломать седую голову, но, сколько ни запутывай след, старая ищейка лисью нору унюхает. Убийством профессора Свитчайлда преступник себя окончательно выдал, это был шаг отчаяния. Но я думаю, что убийца еще расскажет мне на допросе и про индийский платок, и про многое другое. Кстати уж хочу поблагодарить мсье русского дипломата, который, сам того не ведая, некоторыми своими замечаниями и вопросами помог мне выйти на правильный путь.
В эту минуту торжества Гош мог себе позволить великодушие. Он снисходительно кивнул Фандорину. Тот молча наклонил голову. Все-таки противные они, аристократы, со своими цирлихами-манирлихами — на тонну гонора, а человеческого слова от них не услышишь.
— Дальше я с вами не поплыву. Как говорится, спасибо за компанию, но хорошенького понемножку. Сойдет на берег и убийца, которого я прямо здесь, на пароходе, передам в руки инспектора Джексона.
Сидевшие настороженно посмотрели на тощего мрачного господина, державшего обе руки в карманах.
— Я рад, что этот кошмар позади, — сказал капитан Клифф. — Знаю, вам пришлось вынести немало неприятностей, но теперь все уладилось. Если вам будет угодно, главный стюард перераспределит вас по другим салонам. Надеюсь, дальнейшее плавание на нашем «Левиафане» поможет вам забыть об этой истории.
— Вряд ли, — ответила за всех мадам Клебер. — Нам тут столько крови перепортили! Да не томите вы, мсье комиссар, говорите скорей, кто убийца.
Капитан хотел еще что-то сказать, но Гош предостерегающе поднял руку — его выступление должно быть сольным, он это заслужил.
— Признаюсь, поначалу все вы были у меня на подозрении. Отсев шел долго и мучительно. Теперь я могу сообщить вам главное: возле трупа лорда Литтлби мы нашли золотую эмблему «Левиафана» — вот эту. — Он постучал пальцем по значку на своем лацкане. — Эта маленькая штучка принадлежит убийце. Как вам известно, золотой значок мог быть только у старших офицеров корабля и пассажиров первого класса. Офицеры сразу выпали из круга подозреваемых, потому что у всех эмблема оказалась на месте и никто не обращался в пароходство с просьбой выдать новую взамен утерянной. Зато из пассажиров четверо оказались безэмблемными: мадемуазель Стамп, мадам Клебер, мсье Милфорд-Стоукс и мсье Аоно. Эта четверка была у меня под особым присмотром. Доктор Труффо попал сюда, потому что он доктор, миссис Труффо — потому что муж и жена одна сатана, а господин русский дипломат из-за снобистского нежелания походить на дворника.
Комиссар закурил трубку, прошелся по салону.
— Каюсь, грешен. В самом начале подозревал господина баронета, но вовремя получил справку о его… об-стоятельствах и выбрал другую мишень. Вас, сударыня. — Гош обернулся к мадемуазель Стамп.
— Я заметила, — с достоинством ответила та. — Только никак не могла взять в толк, чем это я так уж подозрительна.
— Ну как же? — удивился Гош. — Во-первых, по всему видно, что разбогатели вы совсем недавно. Это само по себе уже подозрительно. Во-вторых, вы солгали, будто никогда не бывали в Париже. А между тем на веере у вас золотыми буковками написано «Отель „Амбассадор“». Правда, веер вы с собой носить перестали, но у Гоша глаз острый. Я сразу приметил эту вещицу. В дорогих отелях постояльцам преподносят на память такие вот штучки. „Амбассадор“ как раз на улице Гренель и находится, в пяти минутах ходьбы от места преступления. Гостиница шикарная, большая, в ней много кто останавливается, зачем же мадемуазель Стамп скрытничает, спросил я себя. Что-то здесь не так. Еще эта Мари Санфон у меня в башке засела… — Комиссар обезоруживающе улыбнулся Клариссе Стамп. — Что ж, попетлял, походил кругами, но в конце концов вышел на настоящий след, так что не велите казнить, мадемуазель.
В эту секунду Гош увидел, что рыжий баронет сидит белей простыни: челюсть трясется, зеленые глазищи горят, как у василиска.
— Что это еще за… мои «обстоятельства»? — медленно заговорил он, яростно давясь словами. — Вы на что намекаете, господин ищейка?
— Ну-ну, — примирительно поднял руку Гош. — Вы, главное, успокойтесь. Вам волноваться нельзя. Обстоятельства и обстоятельства, кому какое дело? Я ведь к тому сказал, что вы у меня в фигурантах перестали числиться. Где, кстати, ваша эмблемка-то?
— Я ее выбросил, — резко ответил баронет, все еще меча глазами молнии. — Она мерзкая! Похожа на золотую пиявку! Да и…
— Да и не пристало баронету Милфорд-Стоуксу носить такую же бляшку, как всякие там нувориши, да? — проницательно заметил комиссар. — Еще один сноб.
Мадемуазель Стамп, кажется, тоже обиделась:
— Комиссар, вы очень красочно описали, чем именно подозрительна моя персона. Благодарю, — язвительно качнула она острым подбородком. — Вы все-таки сменили гнев на милость.
— Еще в Адене я послал в префектуру ряд телеграфных запросов. Ответов дождаться не успел, потому что требовалось время навести справки, но в Бомбее меня уже ждали депеши. Одна из них касалась вас, мадемуазель. Теперь я знаю, что с четырнадцати лет, после смерти родителей, вы жили у троюродной тетки в деревне. Она была богата, но скупа, держала вас, свою компаньонку, в черном теле, чуть ли не на хлебе и воде.
Англичанка покраснела и, кажется, уж сама была не рада, что задала свой вопрос. Ничего, голубушка, подумал Гош, сейчас ты у меня еще не так запунцовеешь.
— Пару месяцев назад старушка умерла, и выяснилось, что все свое состояние она завещала вам. Неудивительно, что после стольких лет, проведенных взаперти, вас потянуло посмотреть мир, совершить кругосветное путешествие. Поди, раньше-то ничего кроме книжек не видели?
— А почему она скрывала, что ездила в Париж? — невежливо спросила мадам Клебер. — Из-за того, что ее гостиница была на той же улице, где переубивали кучу народу? Боялась, что на нее падет подозрение, да?
— Нет, — усмехнулся Гош. — Дело не в этом. Внезапно разбогатев, мадемуазель Стамп поступила так же, как любая другая женщина на ее месте — первым делом отправилась посмотреть на Париж, столицу мира. Полюбоваться парижскими красотами, одеться по последней моде, ну и… за романтическими приключениями.
Англичанка нервно стиснула пальцы, взгляд у нее сделался умоляющим, но Гоша уже было не остановить — будет знать, миледи хренова, как задирать нос перед комиссаром парижской полиции.