Это чувство досталось ей в наследство от первого укуса. Испытав на себе однажды полное порабощение своего сознания чужим разумом, она знала, каково сейчас Неверову… И скорее всего именно эта мысль помогла ей взять себя в руки настолько, чтобы понять — грайры не обратили на нее ни малейшего внимания. Акванты оказались правы.
Она не существовала для грайров, оставаясь невидимой под колпаком помеченного ими ментального поля.
Ощущение собственной неуязвимости придало ей немного бодрости — ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы поверить в стоящую перед глазами кошмарную картину. Согнутого, медленно бредущего в окружении грайров Степана… Его больше не было с ней… Он все еще жил, она все еще чувствовала слабое биение его ментального поля, но на него уже накладывался узор чужого разума — это был теперь не Степан…
Ему еще можно было помочь, еще не поздно. Ведь он однажды помог ей в такой ситуации, не побоявшись для этого проникнуть в этот город живых мертвецов…
Но для его освобождения нужно уничтожить грайра, отравившего его своим ядом… Сделать это необходимо как можно быстрее, пока мозг Неверова, его воля к сопротивлению и ощущение собственной индивидуальности окончательно не растворились под прессом чужого сознания…
Если бы у нее хватило сил сразу же последовать за пленными, не выпускать их из виду… Но момент был безнадежно упущен. В этом проклятом городе среди миллиона безликих, похожих друг на друга как две капли воды созданий ей никогда не найти того грайра, который был ей так нужен…
И вдруг в эту минуту отчаяния в ее мозгу вспыхнула необыкновенно яркая картина: распустив свои перламутровые крылья-паруса шел по искантскому морю огромный живой корабль. Из-под крышки раковины выглянуло знакомое личико Козявки и улыбнулось ей.
Что-то горячее, пульсирующее ощутила она под своей блузой, в том месте, где висел подаренный ей жемчуг, словно забилось у нее в груди еще одно сильное, не знающее страха сердце.
И вслед за этим, отметая все сомнения, родилась простая, очевидная мысль: да, она не может уничтожить грайра, поработившего Степана. Но зато она может уничтожить всех грайров! Во всяком случае, может попытаться это сделать…
Ей предстоял долгий и трудный путь. Она знала, что поиски грайранской матки в огромном подземном городе займут немало времени. Одновременно ей придется заботиться о Степане. Попытаться помочь ему сохранить сознание и волю к сопротивлению. Для этого она сможет использовать возникшую между ними телепатическую связь.
Она хорошо понимала, насколько это опасно — как только она начнет передачу, грайры узнают об этом и попытаются найти источник… Но она знала и другое — без ее помощи Степану не выдержать. В самый трудный момент, когда она боролась с психотропным ядом, проникшим в ее кровь, он все время оставался с ней рядом, просил не сдаваться, подбадривал, вселял надежду… Сейчас ей предстояло вернуть долг…
К тому же для нее все оказалось гораздо серьезней. Без Степана жизнь теряла всякий смысл.
Усилием воли она попыталась ослабить инстинктивную защиту, возникшую в ее мозгу, и едва сдержала крик от разорвавшейся в голове боли. Слишком велико было давление окружавшего ее чужого ментального поля огромной силы, управлявшего всей жизнью подземной колонии.
Чужие приказы ворвались в ее мозг, едва не разрушив его. Ей пришлось учиться приоткрывать лишь небольшую щелочку в своей защите и вести передачу в очень узком диапазоне. Но она была способной ученицей. Общение с семейством Октопусов не прошло для нее бесследно, изменив и усилив ее способность управлять телепатическим полем своего мозга.
Ей предстояла невероятно сложная задача: в окружавшем ее ментальном хаосе найти ауру Степана, слабеющую с каждой минутой. Контакт не восстанавливался, и даже само ощущение его ауры постепенно слабело. Не зная, слышит ли он ее, она продолжала попытки вселять в него надежду или хотя бы дать почувствовать, что он не одинок в этом страшном перевернувшемся внутри его сознания мире.
Беспрерывно продолжая это опасное занятие, она медленно брела вперед и вниз, сама того не сознавая, почти инстинктивно, повторяя путь, проделанный грайрами, атаковавшими галерею.
Возможно, остался какой-то ментальный след, возможно, ее вела интуиция, но через некоторое время она очутилась перед широким нижним туннелем, по которому тек не прекращающийся ни на секунду, плотный поток белесых, мерзко пахнувших, вызывавших в ней почти патологическое отвращение тварей.
И она понимала, что ей придется войти в этот поток, вновь ощутить на своем теле отвратительные прикосновения их жадных, вечно ищущих пищу усиков… Чем это закончится для нее? Новым укусом? Она не знала…
Грайры, обладавшие очень плохим зрением, постоянно ощупывали друг друга своими усиками-антеннами. Возможно, таким образом они передавали друг другу какую-то информацию. Если это так, ее сразу же обнаружат…
В конце, концов опыт, приобретенный на этой планете, был не таким уж большим, и она все еще оставалась изнеженной, земной женщиной. То, что ей предстояло, было выше ее сил, но иногда приходится преодолевать предел собственных сил, если не для себя, то для дорогого человека. Зажмурившись, не переставая мысленно звать Степана, она бросилась в этот живой поток, как бросаются в ледяную прорубь.
В то же мгновение, соприкоснувшись с телами грайров, она ощутила что-то вроде электрического удара и закричала от боли. Затем ее закружило в их живом потоке и понесло вперед.
Неверову было хорошо. Ему было хорошо так, как никогда не бывает хорошо человеку в обычном состоянии. Его мозг отдыхал, и тело, частично отключенное от мозговых рецепторов, не посылало никаких сигналов, за исключением зрения и слуха.
Зачем ему оставили зрение и слух, он не знал. Их наличие его несколько раздражало, поскольку мешало полностью погрузиться в нирвану, к которой он был близок как никогда.
Тело шагало. У него теперь были свои собственные цели, которые совершенно не касались Неверова. Даже наличие принадлежавшего ему имени вызывало некоторые сомнения.
Дело в том, что любое воспоминание, едва сформировавшись в памяти, тут же забывалось, и больше он уже не мог его вызвать. Это было хорошо, потому что еще на один шаг приближало его к полной нирване. Но где-то в глубине его мозга зудел назойливый комар, мешавший полностью расслабиться и отдохнуть от всех тяжких забот, сопровождавших человека на каждом шагу его жизни. Бедные люди…
Теперь он мог думать о них отстраненно, словно сам уже не принадлежал к этому племени. Полностью завершиться процессу перехода мешал лишь проклятый комар. Если бы он смог его обнаружить…
Но комар ускользал, уходил от его внутреннего взора, не позволял сфокусировать на себе внимание и сразу же возникал вновь, в другом месте.
В издаваемых им звуках была какая-то логика, какой-то смысл, которого он не мог объяснить. Он и не испытывал ни малейшего желания разбираться в значении этих звуков, его задача была гораздо конкретнее и проще. Следовало изловить проклятого комара и заставить его замолчать.