Удивительный город, где улицы, перекрещиваясь, образуют решетку. Где люди улыбаются вам, как своему давнему знакомому. Где на каждом углу на тебя смотрит прошлое, а в подворотнях варится и кипит настоящее. Страсть и жадность к жизни, вот что такое Буэнос-Айрес.
– Они готовят переворот, Тамански. Настоящий нацистский переворот. Они есть везде. В армии, на флоте, в правительстве. Понимаете? У меня есть кое-какие материалы, но доказательств нет. Надо только немного поработать, немного поработать, Тамански. И дельце выгорит.
Дельцем американец называл серию репортажей о нацистах в Аргентине.
Для Таманского дельце выглядело посерьезней.
– Какое мне дело до всех до них? Почему я должен лезть в это болото, рискуя, помимо собственной шкуры, еще и… всем остальным? Сотрудничество с американцем может выйти таким боком, что потом не отмоешься. – Костя смотрел на огромный памятник какому-то португальскому колонизатору и разговаривал сам с собой. – Сдать все, что он мне сможет предоставить, в посоль…
Тут он сообразил, что сдача материалов в посольство повлечет за собой целый ряд вопросов, на которые хочешь не хочешь, а придется давать ответ. В частности, а откуда у вас, простите, эти данные? А как вы добыли эти фотографии, пробыв два дня в Аргентине? Кто? Откуда? Почему к вам? И все, контора, как известно, пишет.
– Да пошел ты, – ругнулся Таманский в лицо бронзовому гранду. – Я что, мессия?
И он сердито пошел прочь.
Вечерело, и Таманский, почувствовав голод, направился в свой отель. Где действительно неплохо кормили.
Однако у дверей его остановил портье. С удивлением посмотрев на лысую голову Таманского, он попросил подойти к стойке, где «мистера Тамански» кто-то ждет.
Несколько удивленный, Костя подошел к ресепшен, где еще один юноша показал ему на большие, глубокие кресла около входа.
Когда Таманский обернулся, она уже вставала…
В полутемном холле ее фигура выглядела гипнотической. Она притягивала взгляд, ее хотелось рассматривать, подойти ближе. Костя сделал несколько шагов. Мариза кинулась ему на шею, повисла, обнимая. Сердце испуганно билось, Таманский чувствовал его через тонкую ткань платья. Она часто дышала, как пойманная птица. И Костя вдруг понял, что Мариза плачет.
– Ты что?! – Он попытался отстранить ее от себя, чтобы заглянуть в лицо. – Ты что?!
Она отчаянно сопротивлялась, пряча лицо на его груди.
Таманский обнял ее и повел назад, к креслам.
– Тебя кто-то обидел?
Мариза покачала головой.
– Присядь. Что случилось?
Она вцепилась в его руку крепко-крепко и только тогда села, поднимая заплаканные глаза.
– Прости… – прошептала Мариза.
– За что?
– Ты ушел. Тебе было плохо? Я что-то сделала не так? Ты… Я тебя обидела?
Таманский открыл было рот, но потом вдруг понял, что ему нечего ответить. Объяснять, что он женат, что это был порыв… Что… Вся эта пошлость неожиданно растворилась, исчезла. Костя так и не смог ничего ответить плачущей женщине, кроме лжи:
– Нет… У меня были дела… И я… ушел.
Она вздрагивала и сжимала его руку все крепче и крепче.
– Все хорошо, не волнуйся.
Наконец Мариза вытерла глаза и прошептала:
– Извини. Я дура. Мужчины не любят, когда женщины плачут.
– У тебя это получается очень симпатично, – ответил Таманский, чувствуя дураком себя. Но она улыбнулась, быстро открыла микроскопическую сумочку, посмотрелась в зеркальце, махнула платочком, и – миг – слез как не бывало, только глаза блестят. Хороша, свежа, воздушна…
– А ты смешной… – Она провела по его голове ладонью. Таманский обратил внимание, какая она сухая и теплая. – А как же рана?
– Там… – Он покрутил в воздухе пальцами, стараясь подобрать слова. – Все сделали правильно.
– Я пришла… Пригласить тебя к нам. – Мариза легко улыбнулась.
– К нам?..
– В кабаре. Это почти мой второй дом. Я люблю танцевать… Только я не участвую в программе. Из-за синяков. От взрыва…
– Я понимаю.
– Ты пойдешь?
У Таманского были несколько другие планы на вечер. Проблема, которой нагрузил его предприимчивый американец, не давала ему покоя. И идти развлекаться?..
Мариза видела его колебания и пустила в ход последнее женское оружие.
Она улыбнулась.
– Ну, что ж, кабаре так кабаре…
– Со мной, – кивнула Мариза охраннику. Тот, здоровый толстый латиноамериканец, лениво посторонился. Таманский отметил, что в охрану почему-то берут именно таких, здоровенных, толстых, неповоротливых. Зачем? – Он бывший боксер, – словно прочитав его мысли, сказала Мариза. – Ударом ломает стол. Вон там, смотри…
Она показала тонким пальчиком в угол.
Около стены, ярко освещенный небольшим прожектором, стоял разломленный пополам стол. Толстое дерево. В середине вмятина…
– Это для особенно бойких посетителей…
– Ничего себе, – пробормотал Костя.
Здоровяк в дверях смотрел лениво и мирно, как корова на лугу. Казалось, ничто не может вывести его из себя.
В кабаре было многолюдно. Столики, снующие официантки в откровенных нарядах, мужчины, дымящие сигарами, женщины, ярко одетые. Музыка, дым, отголоски разговоров.
Таманский почувствовал себя не слишком уютно.
Люди приходили сюда… показать себя. А он вообще-то приехал в эту страну работать и откровенно выбивался из общей массы.
– Все это посетители, ничего интересного, – прошептала Мариза ему на ухо. – Пойдем со мной. Я покажу, где я работаю.
Она потянула его между столиков, перемигиваясь с официантками, с кем-то мимолетно здороваясь, к какой-то неприметной дверке в стене. Щелчок замка. Р-раз!
И вот уже шумный зал позади. Коридор, под ногами толстый ковер, а в воздухе разливается тонкий удивительный аромат.
«Женские духи! – понял Костя. – Этот коридор впитал в себя сотни запахов и приобрел свой собственный…»
Коридор заканчивался еще одной дверью, Мариза толкнула ее ножкой, и они оказались там, где кабаре только начинается.
Таманского окатило волной запахов. Духи, пот, пудра. Вокруг туда-сюда носились полуобнаженные девушки, какая-то толстуха громко и надсадно ругалась, потрясая в воздухе черной сеточкой колготок. К Маризе тут же направился вертлявый, худой, весь в пудре и морщинах мужичок.
– Маризочка, милая! Ну, как же так можно? Как же так можно? Я слышал, эти взрывы… – Он схватился за голову.
– Это Мигель, – пояснила девушка. – Он ведет шоу.