— Держись, наш па, — повторяю я, роя землю. — Мы тебя вытащим. Я вижу твои пальцы. Мы тебя вытащим.
Не знаю, слышит он меня или нет, но если слышит, это может его подбодрить.
Я рою и рою, пытаясь отыскать его лицо, надеясь, что он успел прикрыть его второй рукой. Времени нет даже наверх глянуть. А мне и глядеть не надо, и так знаю, что бы я там увидел — Джо стоит на краю могилы и смотрит на меня, руки в боки. Он здоровый мужик и может копать часами без устали, но вот чтобы мозгами пошевелить — с этим у него неважно. Тонкая работа не по нему. Лучше пусть стоит наверху.
— Джо, начинай считать, — говорю я, разбрасывая песок. — Начинай с десяти и дальше. — Я так думаю, десять секунд я уже копаю.
— Десять, — говорит Джо. — Одиннадцать. Двенадцать.
Если он досчитает до двух сотен, а я не откопаю лицо нашего па, то это все.
— Тридцать два.
— Шестьдесят пять.
— Сто двадцать один.
Я чувствую — наверху что-то происходит — и поднимаю голову. Теперь поперек могилы лежит лестница. Если стенки опять обвалятся, то я смогу дотянуться до ступенек и вылезти наверх. Потом кто-то прыгает вниз ко мне. Это мистер Джексон. Он широко загребает руками и отбрасывает в сторону холмик, что я накопал. Я не знал, что он такой сильный — он сдвигает землю в сторону, и у меня появляется больше места. Он делает как раз то, что требуется, и мне ему даже говорить ничего не надо.
— Сто семьдесят восемь.
Мои пальцы касаются чего-то. Это вторая рука нашего па. Я копаю вокруг руки и нахожу его голову. Теперь я отбрасываю землю вокруг головы в сторону и поднимаю его руку, освобождая рот и нос. Глаза у него закрыты, и он весь белый. Я прикладываю ухо к его носу, но дыхания не слышу.
Тогда мистер Джексон отодвигает меня в сторону и прикладывает свой рот к папиному, словно целует его. Он несколько раз вдувает в него воздух, и тут я вижу, как поднимается и опускается грудь нашего па.
Я смотрю вверх. Вокруг могилы молча стоят люди — другие могильщики, садовники, каменщики, даже мальчишки, собирающие лошадиный навоз. Все примчались сюда, как только узнали, а узнали быстро. Хотя хлещет дождь, шапки они все поснимали, — стоят и смотрят.
Джо продолжает считать.
— Двести двадцать шесть, двести двадцать семь, двести двадцать восемь.
— Можешь больше не считать, Джо, — говорю я, вытирая лицо. — Наш па дышит.
Джо замолкает. И тут все начинают шевелиться, переминаться с ноги на ногу, покашливать, тихонько разговаривать — делать все то, от чего воздерживались, пока ждали. Некоторые из них недолюбливают нашего па из-за его пристрастия к бутылке, но никто не хочет, чтобы человека засыпало вот так в могиле.
— Дай-ка нам лопату, Джо, — говорит мистер Джексон. — Нам тут еще копать и копать.
Я никогда не был в могиле с мистером Джексоном. С лопатой он управляется не так умело, как я или другие могильщики, но он намерен копать, пока мы не вытащим нашего па. И он не велит остальным возвращаться к работе. Знает — они хотят дождаться, когда мы закончим.
Мне нравится работать с ним бок о бок.
Чтобы откопать нашего па целиком, нужно немало времени. Мы должны копать осторожно, чтобы не поранить его. Сначала глаза у него закрыты, будто он спит, но потом он их открывает. Я, не прекращая работать, начинаю с ним говорить, чтобы он не испугался.
— Мы тебя выкапываем, наш па, — говорю я. — Крепь обрушилась, когда ты был в могиле. Но ты успел закрыть лицо, как меня учил, и теперь жив-здоров. Еще немного — и мы тебя совсем откопаем.
Он молчит, только смотрит на небо, а дождь лупит и лупит, и лицо у него все мокрое. Но он этого вроде и не замечает. Мне в голову начинают закрадываться дурные мысли, но я помалкиваю, потому что не хочу никого пугать.
— Слушай, — говорю я, чтобы выудить из него хоть словечко. — Слушай, тут сам мистер Джексон копает. Ты небось и подумать не мог, что сам хозяин будет за тебя копать?
Наш па по-прежнему молчит. Румянец возвращается на его лицо, но глаза все еще пустые.
— Слушай, а я ведь тебе пинту должен, наш па, — говорю я, впадая в отчаяние. — Слушай, тут сегодня многие проставятся — тебе столько пинт и не выпить. И потом, тебя наверняка снова пустят в «Герцог Сент-Албан». А хозяйка, может, даже позволит тебе себя поцеловать.
— Оставь его, парень, — говорит мистер Джексон очень тихим голосом. — Он только что такое пережил. Ему нужно время, чтобы прийти в себя.
После этого мы работаем молча. Когда мы наконец откапываем нашего па, мистер Джексон проверяет, не сломаны ли у него кости, а потом поднимает его на руки и передает Джо. Тот кладет его на телегу, на которой возят камни, и двое человек тащат его к воротам. Мы с мистером Джексоном выбираемся из могилы. Мы в грязи с головы до ног, и мистер Джексон направляется за телегой. Я стою, не зная, что делать, — могила не засыпана, а это наша работа. Но тут подходят два других могильщика и берут лопаты. Они ничего не говорят — вместе с Джо начинают работать, засыпая могилу до конца.
Я иду по дорожке за мистером Джексоном и телегой. Догоняю его, хочу как-то поблагодарить, сказать что-то о том, что нас связывает, что я не просто один из кладбищенских могильщиков. Я был рядом с ним в могиле Китти Коулман, и мне хочется сказать ему об этом. И потому я говорю то, что знаю о ней и о нем, чтобы он понимал нашу связь и знал, как я ему благодарен за спасение нашего па.
— Мне жаль ребеночка, сэр, — говорю я. — И ей наверняка тоже было жаль. Она после этого стала сама не своя.
Он поворачивается и смотрит на меня пронзительным взглядом.
— Какого ребеночка? — спрашивает он.
И тут я понимаю, что он ничего не знал. Но брать слова назад уже поздно. И я рассказываю ему.
Первое, о чем я подумала, услышав звон колоколов, это что они могут побеспокоить маму в ее деликатном положении. Правда, мама никогда не относилась к этому королю так, как к его матери. Его смерть, конечно, печальное событие, и я сочувствую бедной королеве Александре, но все равно, когда умерла королева Виктория, было по-другому.
Я открыла окно и выглянула на улицу. Такому дню полагалось бы быть дождливым, туманным и пасмурным, но, конечно же, на дворе стояло прекрасное майское утро — теплое и солнечное. Погода никогда не подстраивается под то, что происходит в мире.
Колокола, казалось, звонят повсюду. Они звучали так скорбно, что я перекрестилась. А потом замерла. Мод у себя в доме тоже открыла окно и выглянула наружу в своей белой ночной рубашке. Она смотрела прямо на меня и вроде бы улыбалась. Я хотела отойти от окна, но это было бы очень грубо, так как она уже увидела меня, а потому я осталась на месте и, к собственной гордости, должна сказать, что кивнула ей. Она кивнула в ответ.