А вот у Летарова, как он ни пыхтел, ни драл свою шевелюру и ни гонял сотрудников, заставляя их вкалывать по десять – двенадцать часов в сутки без выходных, с телепатическим интерфейсом ничего не получалось. По слухам, Вечерский у себя за океаном тоже не слишком преуспел, но нейробиолог все равно был безутешен. Ему страсть как хотелось перегнать бывшего учителя. Сам Дмитрий не любил соревноваться. Он считал, что чем больше пялишься в спину бегущим впереди или оглядываешься через плечо на тех, кто поджимает сзади, тем меньше времени остается на собственное дело. Может, поэтому они так и не стали с Летаровым близкими друзьями, хотя через месяц обоим дали квартиры по соседству, в новом доме неподалеку от институтской аллеи. Андрей, пригласив холостого коллегу на новоселье, познакомил его с женой Леночкой – той самой противницей курения – и маленькой дочкой Машей. Дмитрий и потом не раз забегал к ним попить чаю, а порой и чего покрепче, однако, едва разговор заходил о науке, телепатическом интерфейсе и Вечерском, всегда старался сменить тему.
Как раз в гостях у Летарова он и услышал первые новости о Бостонской катастрофе. Леночка, большая любительница торчать в соцсетях, оторвалась от своей страницы ВКонтакте и окликнула мужа:
– Андрюша, ты слышал? Тут пишут, что в Бостоне какие-то подопытные звери сбежали из лаборатории. Как думаешь, это опасно?
– Чушь, – фыркнул и нетерпеливо отмахнулся Летаров. – Очередная утка. Ты бы поменьше торчала в сети, а то Машка за тобой тянется. У нее уже в вирте больше друзей, чем в реале, причем половина из них искины. Хочешь, чтобы сказки ребенку читала программа?
– Вот возьми сам да почитай…
Виновато улыбнувшись, Андрей выбрался из кресла, прошел к книжному шкафу и вытащил оттуда потрепанный томик «Волшебника Изумрудного города», древнее издание, доставшееся ему еще от деда. Летаров коллекционировал бумажные книжки и настаивал, чтобы Машка тоже училась читать с бумаги. Дочку он обожал, и только ради нее готов был оторваться от разговоров о своем вожделенном телепатическом интерфейсе.
В тот день больше о бостонском инциденте не говорили. После того как наслушавшаяся о приключениях Элли Машка уснула, Летаров принялся сетовать на очередную неудачу с каким-то йогом-телепатом, который на проверку оказался обычным мошенником. В перерывах Леночка бомбардировала их новостями о забастовках деклассированных в Англии, о легализации сенс-наркотиков в Марокко и о террористических акциях «Чистого мира» – экстремисткой организации, требовавшей повсеместного уничтожения андроидов.
Все выжившие знают дату «Дня Химеры»: одиннадцатое сентября две тысячи тридцать шестого года. Другая дата, четвертое ноября две тысячи тридцать шестого года, большинству людей ничего не скажет. Между тем случившееся в этот день грозило куда худшими бедами. В личном календаре Дмитрия Солнцева четвертое ноября тридцать шестого значилось как «День омний».
Четвертого ноября над Пущино разразился ледяной дождь. Тысячи мелких льдинок барабанили по крышам, по стенам, по покрывшемуся скользкой коркой тротуару. Ломались ветви деревьев, рвались провода. В институте свет отключился лишь на тридцать секунд, после чего заработал аварийный генератор. Этих тридцати секунд, однако, хватило, чтобы в одном из ламинаров нарушилась циркуляция воздушного потока. У работавшей в стерильной комнате лаборантки в тот день был насморк, и поэтому, пренебрегая правилами безопасности, она не надела маску. Один вдох – и вылетевшие из ламинара споры оказались у женщины в легких. Свет включился. Стерильность восстановилась. Лаборантка никому не сообщила о происшествии.
Так ли это было, или не совсем так, Дмитрию оставалось лишь гадать. На следующий день Марья Дмитриевна – так звали нерадивую лаборантку – позвонила на работу и сообщила, что, кажется, у нее не насморк, а грипп. Поднялась температура, развился сильный кашель. Дмитрий велел ей сидеть дома и пить горячий чай.
Второй звонок прозвучал вечером шестого ноября. Звонили из городской больницы, куда Марью Дмитриевну доставили в критическом состоянии. В пробах мокроты обнаружились споры неизвестного грибка. К тому времени лаборантка уже не приходила в сознание. Ее легкие были заполнены кровавой слизью вперемешку с серо-зелеными колониями омний.
Дмитрий как раз собирался ложиться спать. Звонок сдернул его с кровати. В первую минуту ученый ошалело смотрел на экран комма, не веря, что это происходит с ним. В голове билась глупая мысль: «Ну говорил же я им, что для работы с омниями надо строить бокс П-4…» В окно ударил ветер. Стекла задребезжали, щеки коснулся ледяной сквозняк. Солнцев очнулся и принялся лихорадочно соображать, как поступают в таких ситуациях.
Карантин. С кем Марья Дмитриевна могла контактировать? У нее дочь, зять, внук… потом врачи в больнице. Кто еще? Следует ли помещать в карантин сотрудников лаборатории? Кажется, четвертого ноября женщина тоже кашляла, значит, грибок мог попасть в воздух и в вентиляцию. Изолировать весь институт? А с кем успела повстречаться дочь лаборантки? Сколько людей может быть заражено? Надо ли звонить Летарову, отвечающему за технику безопасности на их этаже, или лучше сразу…
Дмитрий взялся за голову, замычал и набрал номер Левицкого. К чести последнего, тот быстро сориентировался. Уже через два часа все работники лаборатории, дочь, зять, сотрудники дочери и зятя, ребята и воспитатели из детсада, куда ходил внук Марьи Дмитриевны, и еще около сорока человек были распределены по инфекционным палатам госпиталя. У четверых: зятя, дочери, внука и дочкиного шефа – в пробах обнаружился грибок.
Марья Дмитриевна скончалась в ту же ночь. Остальные зараженные умерли через два дня. Прозектер, в костюме биозащиты, вскрывал их тела. Дмитрий наблюдал из-за стекла. Синеватый свет морга, кафельная плитка, железный, покрытый пластиком стол. Разрезанная грудная клетка незадачливой лаборантки, и в ней, как в рубиновой чаше, бурлящее серо-зеленое варево. Первый увиденный им котел омний. Со смертью носительницы колонии грибка не погибли, а продолжили размножаться в трупе. Тело пришлось сжечь.
По прошествии трех дней Дмитрий вздохнул с облегчением. Да, конечно, в науке ему больше не работать, и, возможно, придется отсидеть пару лет, но по сравнению с тем, что могло бы произойти, – сущие пустяки.
На четвертый день сразу в две больницы обратились люди с уже знакомыми симптомами: высокая температура, кашель, кровавая мокрота. Тут уже и Левицкий взялся за голову и принялся обзванивать высшие инстанции. Еще через день к городу потянулись крытые брезентом армейские грузовики. Под брезентом сидели люди в военной форме, с лицами, скрытыми респираторами. В Пущино было объявлено чрезвычайное положение. Въезд и выезд из города перекрыли. Больницы уже не вмещали инфицированных, и на площади разбили полевой госпиталь. Его купол из полупрозрачного пластика напоминал кишки гигантского насекомого. В кишках ворочалась последняя трапеза жука: мужчины, женщины и дети, больше восьмисот человек. Лед так и не успел растаять. Крыши домов вокруг площади ярко сверкали на солнце, а люди в военной форме, суетившиеся вокруг купола, то и дело оскальзывались.