– Спасибо, Калуга. Мы наверняка встретимся. Легкой дороги.
– Ничего, дойду, – хмыкнул он. – Как говорится, семь мутантов – один ответ: пуля.
Потом Калуга пихнул меня кулаком в плечо, развернулся и ушел.
Три дня я бесцельно слонялся по округе. Ел, спал, лечил руки. Медленно приходил в себя. Сумел застрелить зайца и куропатку; среди рытвин у заброшенной фермы нашел несколько проросших картофелин и сварил суп. За это время не встретил ни одного человека – места здесь были пустынные.
А на утро третьего дня меня осенило. Это произошло во сне. Наверное, я очень много думал обо всем произошедшим, пытаясь свести воедино события, детали и всякие малозаметные мелочи, и во сне мозг доделал работу, которую я не мог завершить на сознательном уровне.
Сев, я вытащил из рюкзака тетрадку Травника, схватил карандаш, который взял у Калуги, и раскрыл ее. Проглядел несколько строк. В верхней части страницы оставалось пустое место, и я стал писать, шевеля губами:
Возможно… Шаман… прав… и Край… оружие… Леса… его… пассивная… защита…
Вот оно! Шифр на самом деле совсем элементарный. Это называется «защита от дураков». Не так много любителей разбираться во всяких ребусах бродит по миру. Травник не хотел, чтобы информацию из дневника мог вытащить кто угодно, и, если бы тетрадка попалась обычному кочевнику-байкеру или бродяге, тот бы, полистав исписанные абракадаброй страницы, быстро плюнул бы и стал бы использовать бумагу для других целей. Даже не догадавшись, что на самом деле надо всего лишь брать соседнюю букву алфавита вместо той, которая написана.
Первые два слова верхней строчки на странице, с которой я начал расшифровку, выглядели так:
Бнжлнемн Чялям…
И они означали:
Возможно Шаман…
Потому что после «б» идет в, а после «н» – «о». Ну а с «я» просто перескакиваем обратно на первую букву алфавита, и поэтому слово «Шаман» пишется как «Чялям».
Этих «Чялямов» в дневнике встречалось много, некоторые страницы пестрели ими. Судя по всему, Травник часто думал о Шамане.
Оставалась проблема знаков препинания, которые Травник просто не использовал, кроме точек. Если подумать, первое расшифрованное предложение выглядит так:
Возможно, Шаман прав, и Край – оружие Леса, его пассивная защита.
До вечера я лихорадочно переводил, ломая голову, повторяя про себя буквы, потом забрался в пустой сарай, углем выписал на стене весь русский алфавит и утром снова взялся за перевод.
Здесь была едва ли треть дневника. Многого не хватало, чья-то рука, возможно хозяина, безжалостно вырвала страницы. Многое, в основном описание опытов, было непонятным. Но кое-что я понял.
Травник пришел в Мичуринск-2 из поселения Край. Того самого, в сторону которого несколько дней назад направился охотник Калуга. До того Травник долго жил в Крае. Причем он был не простым краевцем, а одним из тамошних старейшин. И ушел он оттуда из-за человека, которого в дневнике называл не иначе как Шаманом. В свое время какие-то слова Шамана произвели на него огромное впечатление. « Изменили мой взгляд на Лес, на весь наш невероятный Мир»– так было написано в дневнике.
В тексте были всякие намеки. Незначительные, с первого взгляда, детали. Краткие и пространные упоминания Шамана. Описания его действий, его необычных поступков. И постепенно все это складывалось в цельную картину, пока, спустя четверо суток после начала расшифровки, я не понял: Шаман – мой отец. Травник знал его, вот почему Михаил перед смертью упомянул обитателя дворницкой старого парка. Но в отличие от Миши Травник был знаком с отцом не до Пандемии – они встретились в поселении Край спустя несколько лет после катастрофы. А потом бывший краевец потерял моего отца, связь с Шаманом оборвалась, и с тех пор Травник всеми силами старался найти его.
Еще в дневнике были обрывочные сведения про тоники. Хозяин тетради называл их Темнозор, Мутагон и Антилес. Вскоре мне стало ясно, что тоники создал Шаман. И нужны были они для того, чтобы…
Но дальше страниц не было. Последнюю, наполовину порванную, украшало темное пятно, лишь с трудом я различил два слова, завершающие текст.
К тому времени перевод шел уже легче, мозг настроился на нужную волну, некоторые слова я просто запомнил, другие переводил с ходу, и поэтому, сразу поняв смысл, произнес вслух:
– Призвать Лес.
Я вернулся на страницу назад и прочел ее снова. Тоники моего отца, те, что много позже Травник сумел воссоздать, пользуясь когда-то полученными от Шамана сведениями, необходимо по очереди вколоть в себя. Три тоника – три инъекции. Не больше трех кубиков каждая, с промежутком не меньше месяца, иначе рискуешь, как выразился автор дневника, «навсегда лишиться человеческого естества». Использовав все три тоника, сможешь добраться до некоего Лесного угла. В тексте не было объяснения, что такое этот Лесной угол, но именно он был главной целью Травника. Потеряв связь с Шаманом и покинув Край, он посвятил несколько лет попытке воссоздать тоники, для того чтобы попасть в Лесной угол. Кажется, Травник был готов отдать очень многое за то, чтобы проникнуть туда. И Темнозор, зеленый тоник, был первым шагом на этом пути.
На предпоследней странице было пояснение насчет него. Инъекция делала человека невидимым для большинства видов мутировавших насекомых из Леса. Они переставали воспринимать его как угрозу и атаковать. Плюс к этому Темнозор давал какой-то странный побочный эффект, само название тоника и было связано с этим эффектом, как бы намекая на него, но о его сути Травник умолчал.
Информация о двух других тониках осталась в вырванной части дневника, которой у меня не было.
Я не видел фантома Травника в Мичуринске-2. Там мелькали другие местные обитатели, но не он. Значит ли это, что бывший краевец выжил? И если да, то где его искать? Он мог вернуться в Край, другие ориентиры для поиска просто отсутствовали.
Поэтому спустя день после того, как попавшая мне в руки часть дневника была полностью расшифрована, я решился. Это произошло, когда я сидел в кабине старой легковушки, что стояла на краю грунтовки, раскисшей от льющего уже больше двух часов дождя. Уже в который раз я рассматривал листок с краткой биографией и фотографией Михаила Тополя. Мысль, что пора двигаться, появилась внезапно и завладела мной целиком.
И, словно по заказу, в этот момент дождь закончился.
– Я отправляюсь дальше, Миша, – сказал я пожелтевшему от времени листку бумаги и выцветшей фотографии на нем. – Раньше никак не получалось с тобой попрощаться, все время было чувство, что ты рядом… А теперь прощай. Навсегда.
Оставив листок на сиденье машины, я выбрался наружу и ушел не оглядываясь.
Еще двое суток были потрачены на подготовку, на сбор припасов и другие дела. Руки к тому времени почти зажили, про раны на плече и ноге я вообще не вспоминал.