«ЗИС» подогнали к лазу. Все, за исключением раненого поляка, стали выносить из подвала ящики. Были они тяжелыми – один ящик двое несли с натугой. Бумага весит, что твой кирпич. Да еще и тащить через узкий лаз было очень неудобно.
Все вымазались в пыли, паутине, руки были красными от кирпичной крошки, но к вечеру кузов «ЗИСа» забили почти доверху.
Я с удовлетворением осмотрел опустевший схрон.
На ночь у грузовика я выставил двоих часовых и провел инструктаж дежурной смене караула. Сам спал беспокойно – все мерещилось нападение немцев с целью отбить документы. Только под утро забылся тяжелым сном.
После скудного завтрака скромными остатками сухпайка мы выехали из имения маленькой колонной. Впереди следовал мотоцикл с охраной, за ним пыхтела наша полуторка, за ней – тяжело груженный «ЗИС», и замыкающим шел второй мотоцикл.
Ехать до Лукува было все-таки ближе, чем до Константинува, и к полудню мы были уже на месте.
Едва я успел доложить Сучкову о прибытии, как он, забыв прихватить шинель, выбежал из кабинета и – к выходу. На ходу успел лишь крикнуть офицеру-порученцу: «Переводчика во двор, к машине!»
Полковник взобрался в кузов, открыл ящик, достал первую попавшуюся бумагу, за ней – вторую… Проверил второй ящик, третий… С горящими от возбуждения глазами Сучков сел на скамью рядом с ящиками, вытирая бисеринки пота.
В кузов залез и переводчик – очкарик Моисей, чернявый еврей из Астрахани.
Евреи на фронте были, но служили в основном в тыловых частях, потому как при попадании в плен немцы их расстреливали сразу – наряду с политруками.
Вытерев платком слезящиеся глаза и поправив очки, Моисей с ходу начал переводить одну бумагу, за ней – вторую.
– Стоп, стоп! Хватит! Ящики эти цены не имеют! Начальника караула ко мне!
Прибежал командир взвода охраны, козырнул полковнику. Сучков распорядился:
– Здесь груз особой важности. Приказываю выставить у грузовика усиленную охрану и никого к нему не подпускать. Колесников – за мной!
В кабинете Сучков первым делом стал звонить в Москву – начальнику 5-го отдела Управления. Доложив о завершении операции и положив трубку, он радостно потер руки:
– Нет, ты все-таки везунчик, Колесников! За один месяц – две удачи! Да какие! Другим за всю войну так не везет. – И вдруг, выдвинув ящик стола, полковник неожиданно скомандовал:
– Майор Колесников! Смирно!
Я вытянулся и застыл по стойке «смирно». Сучков достал из стола майорские погоны и торжественно зачитал приказ о присвоении мне воинского звания «майор».
– Служу Советскому Союзу! – рявкнул я.
Сучков вышел из-за стола и передал мне погоны, пожав руку.
На новеньких погонах с полем из золоченой нити, окантованных красным суконным кантом, на красном продольном просвете поблескивали серебристый танк – эмблема наших танковых войск, и звездочка.
– Носи, заслужил! Потом зайдешь в канцелярию, пусть в удостоверении отметят.
– Слушаюсь!
– Это еще не все!
Сучков достал из сейфа коробочку и зачитал выдержку из орденской книжки:
– «За боевые заслуги Указом Президиума … орденом Боевого Красного Знамени. Подпись – Михаил Калинин». Дырку-то в гимнастерке провертел?
– Нет пока.
Полковник взял перочинный нож, откинул шило, проколол в моей гимнастерке крохотное отверстие и сам привинтил мне орден.
– Достоин, носи!
– Служу Советскому Союзу! Спасибо, товарищ полковник!
– Заслужил – не в штабе штаны протирал. Если привезенные тобой документы ценными окажутся, не исключено, что… – полковник замолчал. Довольно улыбаясь, он мягко тронул меня за плечо:
– Сегодня день начался со сплошных радостных событий. Ты документы важные добыл, я орден и новые погоны тебе вручил. Не каждый день такое случается.
И правда. За три предыдущих года я получил две медали, а тут – ордена Красной Звезды и Боевого Красного Знамени. За ратные подвиги в 41-м, да и в 42-м годах награждали редко. Даже единственная медаль на груди бойца или командира вызывала уважение окружающих. Это уж в 43-м начали чаще оценивать по заслугам ратный труд, а в 44-м стали еще чуточку щедрее.
Награду заслуженную получать всегда приятно, значит – заметили, оценили. И среди офицеров – почет и уважение. Это уже в 1945 году на груди у многих «иконостас» из медалей и орденов появился. Горько только было, что многие герои 41-го ничем не были отмечены, да и мало кто на передовой дожил до конца войны, а некоторые герои вообще умерли в безвестности, и гниют их останки на полях сражений – неупокоенные.
Говорят, что на миру и смерть красна. Совершил человек подвиг, погиб на глазах товарищей, о нем в газете написали, родственникам сообщили: «Ваш муж (брат, отец), выполняя свой воинской долг, пал смертью храбрых…» А когда ты один, когда рядом никого из своих нет, а тебе всего восемнадцать и, как никогда, хочется жить? Вокруг враги, и в руке у тебя – последняя граната? И таким павшим героям, о последних минутах жизни которых никто уже никогда ничего не узнает, – несть числа.
Когда я вышел из здания отдела, лейтенанты мои сразу углядели под распахнутой шинелью новый орден.
– Поздравляем, товарищ капитан! Что-то уж очень шустро командование среагировало: только грузовик с бумагами доставили, а вам уже – орден вручили.
– Это за старые заслуги. Пошли скорее, поможете мне погоны сменить, – я показал ребятам новые майорские погоны.
– О! Еще одна новость! Так сегодня у вас двойной праздник, поздравляем, товарищ майор!
– Можете не намекать. Я армейские традиции помню и чту, так что за мной – стол.
– Ура! – ликовали лейтенанты.
Стараниями поваров нашей столовой стол получился неплохим – без деликатесов, но сытный. Я подсуетился и нашел водки – ведь обмывали и орден, и майорскую звездочку. И были на торжестве не только мои лейтенанты – я пригласил весь наш отдел. Хорошо, что Сучков явил понимание и на следующий день нашу группу не трогал, потому как наша боеспособность была сильно ограничена.
Забегая вперед, скажу, что доставленные нами документы содержали данные о завербованных немцами и оставленных в нашем тылу агентах на территории Прибалтики – Эстонии, Латвии и Литвы. Позже лейтенанты мои получили за эту операцию по медали «За боевые заслуги», я – еще один орден Красной Звезды, а Сучков – орден Ленина – высшую награду государства.
Дав возможность пару дней отдохнуть и порадоваться повышению в звании, Сучков вызвал меня к себе.
Я шел по коридору в кабинет начальника и все не мог свыкнуться с тем, что при обращении ко мне слышал «товарищ майор». Меня так и подмывало обернуться и посмотреть, кого это называют майором. Вероятно, здесь, в этом времени, закрутившем меня военным лихолетьем, взлет карьеры от сержанта – командира танка, до майора контрразведки СМЕРШ, я воспринимал как достойное продолжение дела погибшего под Смоленском деда, Петра Колесникова. В душе же я так и остался отставным старлеем Сергеем Колесниковым, судовым механиком речного пароходства. О таком моем двойственном существовании никто, в том числе полковник Сучков, не знал. И пребывать в неведении об этой моей тайне было лучше для всех – для Лукерьи, вдовы Петра, ее подрастающего сынишки, моего будущего отца, и для меня. Да и допустить, чтобы на светлую память деда легла тень, я тоже не имел права.