Не знаю, что в тот момент было написано на моем лице. Мои сердце и желудок на происходящее не реагировали. Слава богу, что все это кончилось, думала я. Больше мне не надо выписывать вокруг него дипломатические пируэты. Наверно, выражение опустошенности — вот, что преобладало на моем лице. Кто знает? Что бы там ни было у меня на лице, но глаза у него вдруг расширились, и он влепил мне пощечину.
Отпрянув, я натолкнулась на металлическую этажерку с папками. Острый угол пришелся мне как раз в поясницу. От боли я вскрикнула и рухнула на колени. Я увидела его ноги — он направлялся ко мне. Я откинулась назад, чувствуя, что он меня сейчас ударит.
Он расхохотался.
— Посмотри на себя! Самая подходящая поза для такой бляди, как ты, — на коленях. Я это должен снять. На память.
Послышалось жужжание, и я, опасливо подняв глаза, увидела, что он снимает меня, прижав объектив к глазнице.
— Я это сохраню. Какое воспоминание!
Это продолжалось целую вечность, но я больше не шелохнулась, чтобы его не злить.
— Миранда, дорогуша, поднимись с колен. Зачем же так передо мной унижаться? Ведь ты свободная женщина с прогрессивными взглядами. — Он выключил камеру и ушел, хлопнув дверью.
В детстве мать меня била. Много позднее, став достаточно взрослой для подобных разговоров, я ее спросила, почему она это делала. Она заявила, что ни разу и пальцем меня не тронула. Я возразила:
— Неужели ты не помнишь, например, как отлупила меня, когда я сломала застежку на твоей сумке?
— Ну, тогда был особый случай. Ведь эту сумку подарил мне твой отец.
— Я знаю, мама, но ты меня побила!
— Ты это заслужила, дорогая. А раз так, то это и битьем назвать нельзя.
А теперь я, уже взрослая, в ужасе стояла на коленях — не вернется ли он, чтобы сотворить со мной еще что похуже. Может, я и это заслужила? — спрашивала я себя.
Можно было обратиться в полицию, но что он потом сделает со мной? Я чувствовала себя абсолютно беспомощной. В бизнесе я была жесткой и целеустремленной и в большинстве ситуаций могла за себя постоять, но в большинстве ситуаций страх не пронзает тебя до потаенных глубин души, где все еще живет ребенок, который сжимается в комочек от страха при виде настоящих чудовищ, обитающих на этой земле.
Офис Хью Оукли находился на Шестьдесят первой улице. Я отправилась туда, несмотря на случившееся. Я понимала, что если бы не сделала этого, то умчалась бы домой и сидела там, поджав хвост от страха. Мне нужно было чем-то заняться. Эта встреча была не очень важной, и если я вдруг разрыдаюсь посреди разговора, то просто встану и уйду.
Выйдя из лифта, я пару раз глубоко вздохнула и постаралась успокоиться. В течение следующих нескольких минут я смогла бы быть сдержанной, холодной и профессиональной. Попытаться преодолеть страх. Но когда это закончится, мне придется вернуться в тот мир, где живет он. Что можно с этим поделать?
На двери оказалась табличка с простой надписью «Оукли ассошиэйтс». Шрифт бы такой же, каким Хью записал для меня название книги на обеде у Дагмар. Прикоснувшись к медной дверной ручке, я услыхала бодрую мелодию, которую кто-то выводил на скрипке в глубине офиса. Мне вдруг стало легко и радостно. Эти веселые звуки в столь неожиданный момент говорили, что в жизни еще остается много хорошего. Я толкнула дверь и вошла.
Приемная была обставлена антиквариатом, на стенах висели картины, но секретарь отсутствовал. Телефонный аппарат на столе был подсвечен мигающими лампочками.
Музыка сделалась слышнее. Кроме скрипки, я различила звуки флейты и бас-гитары. Я была мало знакома с ирландской музыкой, но по дерганому ритму поняла, что это именно она.
Сделав несколько шагов в глубь офиса, я крикнула: «Есть кто живой?» Ответа не последовало. Еще шаг-другой, еще один крик. Музыка продолжала звучать, веселая и ритмичная, похожая на танцевальную. Что за черт, подумала я и пошла вперед. Комнат было несколько. Дверь одной из них оказалась открыта, и я в нее заглянула. Там разместилось что-то вроде лаборатории. Пробирки, штативы, спиртовки… Мне она напомнила школьный кабинет химии, и я пошла дальше.
В самом конце коридора видна была еще одна приоткрытая дверь — оттуда-то и доносилась музыка. Мелодия вдруг прервалась, и женский голос произнес:
— Проклятье!
— Все было замечательно! Почему ты остановилась?
— Потому что снова сфальшивила в этом чертовом пассаже!
— Подумаешь! Великое дело! — сказал Хью.
— Для меня великое.
Я подошла к двери и постучала костяшками пальцев о косяк.
— Эй!
Осторожно просунув голову внутрь, я увидела Хью в компании мужчины и женщины. Все трое сидели на стульях с прямыми спинками, перед каждым был установлен пюпитр с нотами. Скрипка Хью лежала у него на коленях, у женщины была какая-то из разновидностей флейты, а у мужчины — электрическая бас-гитара.
— Привет, Миранда! Заходите.
— Я вам помешала?
— Нет, что вы, мы просто развлекаемся. Миранда Романак, а это Кортни Хилл и Ронан Маринер. Мы вместе работаем.
— Вы замечательно играете.
— В обеденный перерыв. Давайтс-ка садитесь. Еще разок сыграем сначала, а потом поговорим. Это «Папоротниковые горки». Знаете такую вещицу?
— К сожалению, нет.
— Вам понравится. Ну, начали.
И они заиграли. А я заплакала. Я этого даже не чувствовала, пока Кортни не посмотрела на меня расширенными от изумления глазами. Тогда только я ощутила слезы на щеках и жестом дала понять, что это из-за музыки. В основном, так оно и было. Вряд ли сейчас сыскалось бы более действенное лекарство для моих свежих ран. Ирландская народная музыка — самая, на мой слух, шизофреничная на свете. Возможно ли, чтобы печаль и радость изливались одновременно в одной и той же ноте? Простая, незатейливая мелодия убеждает тебя: да, мир полон скорби, но вот способ ее пережить. Пока звучит эта музыка, ты защищен от всякого зла. Играли они безупречно. Те несколько минут, пока я, плача, слушала их, я чувствовала себя как никогда спокойной и умиротворенной.
Доиграв мелодию, они взглянули друг на друга, словно дети, возвратившиеся из опасного путешествия без единой царапины.
— Это было восхитительно.
— Неплохо, а? Ну, а теперь займемся делами. Посмотрим, что вы нам принесли. — Хью взглянул на меня в упор и наверняка заметил слезы на моем лице, но промолчал. Мне это понравилось.
Я развязала шнурки, сняла с картины обертку и подняла ее, чтобы все трое могли ее видеть одновременно. Они посмотрели на полотно, потом друг на друга.
— Это то, что я думаю? Лолли Эдкок? — Да.
Хью взял у меня картину. Они склонились над ней, негромко переговариваясь и указывая друг другу на какие-то детали.