— Дорогая? Как ты?
Меня передернуло от лицемерного участия в голосе Тиндалла, донесшемся снизу. Его совершенно не волновало, как я себя чувствовала, — ему было нужно, чтобы я спустилась и мы, выйдя из церкви, занялись бы любовью в его машине, или под деревом, или в воде, или где угодно. В этом состояло наше молчаливое соглашение. Он купил заброшенную церковь поблизости от Ист-Хэмптона и дал мне все, что было нужно, чтобы ее расписать. А я взамен должна была по первому зову спускаться и ублажать его.
Но вот у меня начались эти провалы в памяти. Один-два раза в месяц я, будто под воздействием какого-то злого заклинания, просто на некоторое время выпадала из реальности и возвращалась в нее, не помня ничего.
— Спускайся, пора и поесть. Ты там с семи утра.
Я смотрела в потолок и думала о его руках, его дыхании на моей шее, слабом мускусном запахе, исходившем от его кожи, когда он возбуждался.
Я повернулась на бок, чтобы на него посмотреть. И тут подо мной что-то громко и резко затрещало. Я испугалась и попыталась перевернуться совсем. Но тут снова раздался треск, высокий пронзительный визг перегибающихся металлических лесов, и вся конструкция рухнула.
Я упала.
Последнее, что я увидела, прежде чем один из стержней переломился и пронзил мне горло, было одно из лиц, которые я нарисовала на потолке.
Крик. Крик повсюду, и не только человеческий. Визжали металлические конструкции, они, ударяясь друг о друга, звенели и скрежетали несколько секунд, потом все стихло. На этот раз ничего не разрушалось и не переламывалось, только встречалось. Встречалось на оглушительное мгновение в коротком обжигающем прикосновении и исчезало. Мы летели. Вагончик взмыл в воздух. Когда тьма туннеля сменилась ярким солнечным светом, я снова открыла глаза. Мы вертелись, поднимались, переворачивались. Еще один источник воплей — дети, сидевшие в одном вагончике с нами. Мы все поднимались и поднимались, потом почти остановились и рухнули вниз — по рельсам «русских горок», сплетавшимся в невообразимо сложную сеть.
Я взглянула на Джеймса. Волосы его сбились под напором ветра. Он смотрел прямо перед собой, на лице безумная адреналиновая улыбка. Мы неслись со страшной скоростью, а я не сводила с него глаз, стараясь отыскать в его лице то, что чувствовала весь день, но поняла лишь теперь. Когда он повернул голову в мою сторону и посмотрел на меня, я поняла: больше я его не люблю.
Это был мой восемнадцатый день рождения. Джеймс пригласил меня в парк аттракционов — отпраздновать это событие. День был великолепный. Через две недели нам предстояло отправиться в университеты — каждый в свой, — и мы еще никогда не были ближе. Что бы мы там ни говорили о письмах и звонках и о рождественских каникулах, которые не за горами… я его больше не любила.
Когда наш вагончик сделал поворот и стал замедлять ход, приближаясь к концу аттракциона, уже видимому впереди, из моей груди вырвалось рыдание — такое странное и отчаянное, что оно прозвучало, словно лай.
— Знаешь, за что я тебя люблю?
Мы сидели на скамейке, ели сахарную вату и смотрели на прохожих. Я сделала вид, что очень занята — слизываю с пальцев клочья сладкой розовой массы. Мне совсем не хотелось знать, за что Джеймс любит меня, — ни теперь, ни когда-либо.
— В твоих объятиях я себя чувствую знаменитостью.
— Что?
— Не знаю, как объяснить. Я чувствую себя знаменитым, когда ты меня обнимаешь. Когда ты прижимаешься ко мне. Как будто я многого достиг. Как будто я важная персона.
— Как мило с твоей стороны, Джеймс — Я не могла поднять на него глаз. Но он вынул палочку с комком сахарной ваты из моей руки и повернул к себе мое лицо.
— Это правда. Ты не представляешь, как я буду скучать по тебе в следующем году.
— Я тоже.
Он кивнул, полагая, что мысли у нас одинаковые, печальные, и я от этого почувствовала себя еще хуже. Я ощутила, как спазм сдавил мне горло, и почувствовала, что вот-вот расплачусь. Поэтому я зажмурилась крепко-крепко.
И вдруг тишина. После грохота в парке аттракционов она казалась всеобъемлющей. Когда я подняла глаза, тридцатилетний Джеймс сидел в эркерном окне напротив кровати в спальне дома в Крейнс-Вью и смотрел на меня. Все куклы исчезли. Это снова была спальня, которую я так недолго делила с Хью Оукли.
— С возвращением. И что ты вынесла из своего путешествия?
— Все эти женщины были мной. Маленькая девочка, летавшая по воздуху, художница, я с тобой в парке аттракционов… Все жили разными жизнями, но… это была одна и та же личность. И все они думали только о себе. Абсолютные эгоистки. А что, были и другие? Я прожила и другие жизни, Джеймс?
— Сотни. Они показали бы тебе больше, но у тебя хорошая голова, и ты все поняла по трем последним.
— И все люди в них связаны между собой. — Я соединила кончики пальцев. — Шумда был возлюбленным Франсес. Маленькая девочка пошла на его шоу. А женщина, расписывавшая фреску, это Лолли Эдкок, правда?
Джеймс кивнул и саркастически сказал:
— Которая трагически погибла ровно перед тем, как мир признал ее талант. Она умерла в шестьдесят втором. Миранда Романак родилась в шестьдесят втором. Девочка погибла в двадцать четвертом. Лолли Эдкок родилась в тот же год.
— Ты участвовал в скандале с поддельными картинами Эдкок. А у Франсес была ее подлинная картина.
Он ткнул в меня пальцем:
— И у Хью, но он об этом не знал. Те четыре портрета одной и той же молодой женщины. Лолли их написала, еще когда училась в Союзе молодых художников.
— Это портреты той девочки, что разбилась в театре, да? Какой она стала бы лет в двадцать, останься жива. Лолли казалось, что это ее фантазии. Поэтому у меня такое странное отношение к этим портретам. Словно я знала эту женщину, хотя никогда прежде и не видела ее.
Джеймс вздрогнул и резко втянул воздух.
— Откуда ты это знаешь?
— Откуда? Бога ради, Джеймс, ты разве не знаешь, через что я сейчас прошла? Ты разве не знаешь, о чем идет речь? Не морочь мне голову. Я думала, ты здесь, чтобы мне помочь.
— Нет, это ты здесь, чтобы помочь мне, Миранда. Ты здесь, чтобы меня освободить, к херам собачьим! Я здесь не ради тебя — ради себя. Освободи же ты меня, бога ради! Я сделал все, что мог. Поделился с тобой тем, что знаю.
Ты сама все поняла об этих портретах, о том, кто на них изображен. А я этого не знал. Разве ты не видишь? Я выдохся. Я все тебе отдал, что у меня было. Так что отпусти меня теперь. Освободи меня!
— Почему все это происходит со мной сейчас? Почему вдруг именно сейчас?
Он покачал головой.
— Не знаю.
— Где теперь Хью?
— Не знаю.