— Да то, что большинство псов — это собаки как собаки. Ничем особым не выделяются. Собачий пес — и все тут. Но этот им не чета. Этот — настоящий собачий ебопес. СЕП.
Клац-клац. Я опустил глаза на Вертью и впервые заметил, что зубы у него коричневато-табачного цвета. Розоватое, коричневатое, блестящее. Клац-клац.
— Эй, дядя Фрэн.
— Что тебе?
— Есть идея.
Выпрямившись, я посмотрел на него.
— Ну?
— Мы отсюда улетим.
— Блестяще. На чем именно?
— Своим ходом, старина. Мы ведь оказались в спятившем мире, так? Тогда почему бы нам не летать? Разве мы не можем прямо сейчас подпрыгнуть и взлететь? Кто сказал, что у нас ничего не выйдет?
— Тяготение.
— Послушай, умник, все эти заморочки, с тех пор как я здесь, — это натуральный электрический стул: пять тысяч вольт по мозгам с утра и до ночи. Я уже совсем поджарился, но первым делом — мозги. Так почему бы не попробовать — мы ведь ничего не потеряем. Мы же видели — тут нет ничего невозможного. Так почему бы этим не воспользоваться? Весь мир вокруг съехал с катушек — одно то, что мы здесь с тобой одновременно, чего стоит. Это что, не безумие? Мы путешествуем во времени, мертвый пес встает из могилы, птицы исчезают на лету… Так чего ж нам не полететь? Мы хотим полететь, так попробуем. Не получится, так не получится. Почему бы нет?
Это говорил я, но тот я, которого я не знал долгие годы. Чтобы я верил в «почему бы нет»? Я, который верил только в «не пойдет», «ваши не пляшут», «тупик», «нет — и точка». Мое скептическое сорокасемилетнее «я» стало подниматься с кресла, собираясь покинуть этот кинотеатр. Но остальное мое «я» крикнуло скептическому — сядь и досмотри до конца. Почему бы не взлететь? Почему бы нет?
— Идет, давай.
Джи-Джи ухмыльнулся — ни дать ни взять тыква на Хэллоуин — и дважды хлопнул в ладоши.
— Отлично. — Без малейших колебаний он вытянул руки вперед, как если бы собрался нырнуть с вышки, а потом спрыгнул с крыши «ауди». Секундой позже он рухнул наземь, взвыв от боли. Олд-вертью покосился на него и снова уставился на меня, а я в этот момент оттолкнулся ногами от крыши «фольксвагена»… и полетел.
Можно ли передать, что это такое — летать по воздуху? Конечно можно. Стану я это делать? Да ни за что на свете. Вот что я вам скажу: помните ли вы свой самый сладкий поцелуй? Как вдруг все звуки, вся жизнь, все вокруг вас исчезло? Как на время этого восторга вся ваша жизнь сосредоточилась в губах? Примерно так я чувствовал себя в первые мгновения, когда понял, что это случилось, что это происходит наяву.
Я летел, как астронавт над поверхностью Луны. Спрыгнув с микроавтобуса, я поплыл по воздуху футах в десяти над землей, потом медленно начал снижаться. Оказавшись у самой земли, я оттолкнулся одной ногой и снова поднялся на прежнюю высоту. Так я легко и плыл вперед, вроде как летел.
— Вот ведь сукин сын, полетел-таки! Получилось! Я же тебе говорил. Я знал, что получится. Пошел, пошел вон, пес!
Джи-Джи почти догнал меня, он бежал внизу, подо мной, возбужденно махая руками. На секунду моя тень накрыла его, как если бы я был самолетом, темный силуэт которого скользит по земле. Он вскрикнул, когда Олд-вертью задел его за ногу, и споткнулся. Опустившись в первый раз на землю футах в пятидесяти от «фольксвагена», я увидел, как Джи-Джи со всей силы пнул пса по голове. Оранжевым ковбойским ботинком по собачьей черепушке. Результат? Передышка. Вертью остановился и пару раз тряхнул башкой. Мне этого хватило, чтобы энергично оттолкнуться от земли и снова взлететь, а Джи-Джи — чтобы припустить еще быстрей.
— Здорово у тебя получается, дядюшка. Ты прирожденный воздухоплаватель.
Я оглянулся на Олд-вертью. Он хотя и поотстал от нас с Джи-Джи, но явно не собирался прекращать погоню. Потом я еще раз оглянулся и тут почувствовал, что снижаюсь. Но теперь-то я знал, что это не беда, что стоит мне только коснуться земли — только коснуться, — и я снова поднимусь ввысь.
— Вот это класс! Ты и вправду летаешь !
— Это целиком твоя заслуга, Джи-Джи. Самому мне такое и в голову бы не пришло.
— Ну да, я знаю. Какая разница, как это получилось? Это просто класс!
Он был прав. Но что я должен был делать, добравшись до жилища Джорджа, кроме приземления, разумеется? Там был Флоон, там был Джордж, а Олд-вертью был здесь — хотел меня покусать, а ведь я пытался добраться к ним…
Словно прочитав мои мысли, Джи-Джи прокричал снизу:
— Что мы станем делать, когда попадем в дом Дейлмвуда?
Я хотел было ответить, но тут увидел внизу какого-то типа — он бежал трусцой нам навстречу. Интересно, как он отреагирует — мужик парит в воздухе, словно воздушный змей, внизу бежит мальчишка, одетый по моде тридцатилетней давности и подстриженный под Элвиса, а следом — трехногий одноглазый пес, клацающий зубами. Картинка — закачаешься.
На этом типе был смешной спортивный костюм — ни один настоящий бегун трусцой такого не наденет. От пестроты несочетаемых цветов просто в глазах рябило, а оттого что они налезали друг на друга, одеяние это казалось еще уродливее. Кто станет покупать такое тряпье? Что-то подобное я недавно видел, но что, где — никак не мог вспомнить. Пока не заимел возможность подумать хорошенько.
Я радовался от того, что кто-то видит нашу троицу. Мне не терпелось узнать, как окружающие станут реагировать на эту нелепую картинку. Я забыл обо всем на свете, кроме того, что этот тип в спортивном костюме приближается к нам. Что он подумает?
Сначала он пристрелил мальчишку. Этот тип пристрелил Джи-Джи.
В десяти футах от нас он небрежно сунул руку в свой желтый-на-розовом карман и вытащил пистолет. Я это увидел, воспринял, переработал своим неповоротливым мозгом. Но, находясь в десятке футов над землей, я был бессилен что-либо предпринять. Я успел только крикнуть:
— Пистолет! Осторожно, у него пистолет!
С невозмутимым видом Каз де Флоон прицелился в Джи-Джи и выстрелил ему в шею, в грудь, в живот. Парнишка согнулся пополам — он умер, прежде чем его тело успело упасть на землю. Флоон повернулся к Олд-вертью и выстрелил ему в голову.
Бабах-бабах-бабах.
Не сомневаюсь, что с небес на землю я рухнул в тот момент, когда остановилось сердце Джи-Джи. Потому что с его смертью умерло и «почему бы нет?», и готовность к встрече с чудом, которую он возродил в моей душе. Не помню ни своего падения, ни даже удара о землю, потому что был потрясен случившимся.
Подбоченившись, Каз де Флоон, в точности такой, каким он был в Вене, равнодушно смотрел на двоих убитых. Я поднялся с земли, но не двинулся с места. Я понятия не имел, что мне делать дальше. Может, мне тоже предстояло умереть.