— Извините, Валентина Филипповна, — прервал я разговорившуюся женщину. — Раз уж об этом речь зашла, то не могли бы вы показать мне эту открытку?
— Вот уж чего не могу — того не могу, — смущенно опустила глаза Сидорова. — Сожгла я ее потом... от греха подальше...
— Жаль, — искренне сказал я. — Ну, хорошо, к открытке мы позже вернемся, а пока продолжайте, пожалуйста.
— Читаю я открытку и глазам не верю, потому что написано там так: «Желаю тебе, Валентина Филипповна, чтобы муж твой Василий вернулся к тебе живой и здоровый». И больше ничего там нет, ни подписи, ни штампа почтового, ни других каких слов... Господи, думаю, кто ж это такими шутками развлекается? Честно говоря, даже прокляла про себя того, кто эту открытку мне подбросил в ящик. Потому что ни на столечко вот не поверила тому, что такое пожелание может исполниться. Ну, зашла в дом, открытку в руке все еще держу, захожу и вдруг чую — что-то не то... Знаете, когда долгое время одна живешь, то потом как-то уже привыкаешь к тишине. А тут — звуки какие-то из комнаты доносятся. Словно там кто-то спит. Захожу — батюшки-светы, а на кровати моей мужчина разлегся в чем мать родила! И это не кто иной, как покойный муж мой Вася, только живой и неболезный! Ну, тут в глазах моих все помутилось, и грохнулась я без чувств там, где стояла... Глаза открываю, вспомнила, что до этого было, и думаю: не иначе как привиделась мне эта люцинация... Ан нет: Вася уже, оказывается, с кровати-то вскочил да и обхаживает меня, и причитает только: «Валя, Валя. Что с тобой?» Смотрю на него — и никак не могу понять: он это или не он? Вроде он, только как такое может быть, если я своей рукой горсть земли бросила на крышку его гроба, прежде чем его в могилу опустили?..
От нахлынувших чувств рассказчица вновь всхлипнула.
— Потом уже, когда я немного пришла в себя, давай его расспрашивать, что да как. Сама-то не говорю, что он мертвым был. А он вроде как и не помнит про то, что болел и умер. В голове у него об этом никакого воспоминания нету, твердит, что мы с ним как раньше живем... «Так ты что, — говорю я тогда, — не помнишь, что ль, как я тебя хоронила да плакала по тебе?» «Нет, — говорит, — не помню». Ну а потом стали мы с ним думать, как нам теперь быть. И по всему выходит, что нельзя нам про это чудо никому рассказывать. Так вот и живем потихоньку... как любовники на старости лет, прости меня, Господи, грешную... Он ведь не только ожил, Вася-то мой, он теперь и болезнью больше не страдает, которая его в могилу свела. Дома сидит, в четырех стенах. На улицу только ночью выходит воздухом подышать. А соседок я отвадила от своего дома, чтоб не прознали... Только чует мое сердце, не жить нам больше здесь. Не будет же здоровый нормальный мужик, как дезертир какой-нибудь, всю жизнь от людей в подполе скрываться!.. Я вот чего думаю: уедем, наверное, мы куда-нибудь подальше да и заживем, как все живут...
Я молчал. Что я мог ей посоветовать? Если все было так, как она рассказывает, то чудо действительно имело место — причем самое настоящее, полноценное. И тот, кто его сотворил, вполне мог претендовать на роль Всемогущего. Смущало лишь то, что он творил чудеса с помощью тривиальных анонимок — зачем ему это понадобилось? Не проще ли было загадать желание мысленно? Или он хотел подготовить к чуду того, кого оно касалось?
Между тем, Сидорова пустилась рассказывать, как она на днях тайком от мужа посетила кладбище, чтобы удостовериться, что похороны мужа и последующий траур ей не приснились. Так вот, и могилка была на месте, и плита с портретом мужа. Для большей достоверности надо было бы, конечно, выкопать гроб...
Тут моя собеседница вдруг спохватилась, что рассказывает все эти невероятные вещи не кому-нибудь, а «представителю правоохранительных органов», и взмолилась едва не упав на колени передо мной:
— Только не делайте этого, молодой человек, ладно? Не надо вскрывать могилку Васи моего! И не забирайте его — он же не виноват, что его колдовством оживили!..
Я заверил собеседницу, что никаких мер в связи с чудесным воскрешением ее мужа предпринимать не собираюсь.
И перевел разговор на то, что меня действительно интересовало: открытка — как она выглядела, была ли она двойной или одинарной, каким почерком было выведено чудесное пожелание, и так далее.
Открытка, по описанию Сидоровой, была самой обыкновенной. С надписью на лицевой стороне «Поздравляю» и с нарисованными цветочками («Не то ромашки, не то хризантемы», — старательно уточнила она). Двойная, без марок и конверта. Текст был написан простым карандашом, печатными буквами. Как там насчет грамотности, она сказать не может («Не обратила на это внимание», — пояснила Сидорова, явно претендуя на образованность). Но восклицательного знака в конце не было, это она точно помнит.
— А пожелание было действительно обращено лично к вам? — спросил я.
— Ну а к кому же? — удивилась Сидорова. — Там ведь ясно было написано: Валентина Филипповна... Других баб с таким именем-отчеством в нашей округе нету.
— А теперь подумайте и скажите, пожалуйста: кто обращается к вам именно так, по имени и отчеству?
Она застенчиво повела костлявым плечом:
— Да Бог его знает... Вообще-то, я уж и не помню, когда ко мне в последний раз так обращались. Соседки меня либо Валькой, Валей, ну, в крайнем случае, Валентиной или Филипповной кличут...
— А на работе? — спросил я. — Где вы, кстати, работаете?
— Да не работаю я, — отмахнулась Сидорова. — Лет пятнадцать уже... Раньше на инвалидную пенсию мужа жили, а потом, когда его не стало, я потихоньку пользовала сбережения наши «на черный день» — думала: куда они теперь мне? Да запасы кое-какие в доме имелись...
— И все-таки, где вы трудились?
— Уборщицей в магазине, — нехотя ответила Валентина — Без образования я, куда мне еще податься? Другие бабы на рынок идут торговать, а я после того, как ушла из магазина, к коммерции как-то не приспособилась. Так вот и сидела дома...
— Ну что ж, — поднялся я. — Спасибо вам большое за информацию, Валентина Филипповна.
— Так что же, так и уйдете? — растерянно сказала она. — И на мужа моего не взглянете? А может, зайдете, поговорите с ним, а? Он ведь по общению с людьми скучает: как заключенный какой-нибудь, в собственном доме сидит!..
— Извините, — как можно мягче сказал я. — Но сейчас я не могу, у меня еще много дел. Как-нибудь в другой раз к вам загляну, хорошо?
Сидорова пожала плечами.
Но, закрывая за мной калитку, спросила:
— Так что вы нам посоветуете-то, молодой человек? Уезжать нам отсюда или как? И вот еще, чуть не забыла я. У Васи-то теперь документов никаких нет. Можно будет насчёт паспорта к вам обратиться?
Я чуть было машинально не сказал: «Да-да, конечно». — но потом мне вдруг стало стыдно.
Я представил себе, как приходит эта женщина под ручку со своим воскрешенным мужем в местную милицию и начинает излагать свою историю, а ей, естественно, ни на грош не верят, и начинается тут бюрократическая буча со всеми её атрибутами...