Через сорок с лишним минут поезд отойдет от перрона, и я во что бы то ни стало должен оказаться в нем.
А люди на перроне, которые машут мне вслед и желают счастливого пути, не знают, что обречены на гибель.
— Что ж ты мне об этом раньше не сказал?! — наконец обретает дар речи Слегин, впиваясь взглядом в циферблат часов.
— Извини, — криво усмехаюсь я, — просто подходящего повода до сих пор не подворачивалось…
— И что же теперь делать?
Не забывая изображать на лице смертную муку, пожимаю плечами:
— Поступай как знаешь. Ты ж у нас за главного и до сих пор как-то обходился без моих советов…
Он еще несколько секунд смотрит на меня, кусая губы.
Потом опять впечатывает кулак в обшивку кабины. Бедный танк — на его месте я бы разозлился на таких пассажиров, которые ни с того ни с сего распускают руки.
Наконец Слегин решается. С остервенением щелкает клавишами пульта. Потом берет микрофон.
— Я «Двадцатый», — мрачно объявляет он. — Вниманию всех участников эвакуационных учений… — (Ах, стервец! Так он еще и выдавал наш побег за учения по отработке эвакуации особо важных персон?!.) — Объявляю отбой. В том же порядке возвращаемся в пункты постоянного базирования. Повторяю: отбой учениям. Всем спасибо.
Выключив микрофон, он с кислой физиономией косится на меня и открывает рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент танк швыряет в сторону, как детскую игрушку. Свет в кабине сразу гаснет, что-то скрежещет, и мы со Слегиным размазываемся по стенкам кабины, как будто оказались внутри центрифуги, раскрутившейся до упопомрачительной скорости.
А потом центрифугу эту кто-то резко останавливает, и я, кувыркаясь, лечу в бездонную пропасть, успев напоследок удивиться, как много препятствий оказывается в бездне.
Когда я прихожу в себя, то первая мысль, которая посещает мою больную голову, на удивление вполне логична: «Неужели Дюпон исполнил свою угрозу на полчаса раньше срока?»
Потом мне зачем-то требуется установить, жив ли я вообще, и если да, то в каком месте и времени пребываю. Тут-то и дают о себе знать многочисленные травмы. В голове словно что-то лопается, обдав мозг жгучей болью, и тело отзывается многочисленными жалобами на ушибы, ссадины и синяки.
Я охаю и открываю глаза.
Обнаруживается, что я полулежу-полусижу на заднем сиденье какой-то машины, которая несется неведомо куда с огромной скоростью, судя по мельканию смазанных теней за тонированными стеклами.
Впереди, за рулем в виде треугольного штурвала, сидит не кто иной, как Слегин, сгорбившись так, словно он ежесекундно ожидает выстрела в затылок. Лицо его — в свежих потеках крови, волосы на голове наполовину обгорели, а одежда под стать самому запущенному бомжу. Не отрывая взгляда от смотрового экрана, заменяющего лобовое и заднее стекло, Булат что-то вполголоса бубнит в коммуникатор таким тоном, будто оправдывается.
Я открываю рот и захожусь кашлем. Рот полон соленой жидкости — не иначе, крови — и твердых частиц (наверное, обломки зубов). Перед лицом очень кстати маячит карман на чехле переднего сиденья, и я пользуюсь им как плевательницей.
Заодно мне удается определить, что конечности и тело в целом, как ни странно, мне еще подчиняются, а значит, ни переломов, ни тяжелых повреждений у меня нет.
— Оклемался? — оборачивается ко мне на секунду Слегин, отключив коммуникатор. — Ну и как самочувствие?
— Как с похмелья, — отзываюсь я. — Причем такое впечатление, что, пока я пребывал в отрубоне, по мне топтались слоны и ездили бульдозеры… Будь добр, открой несчастному алкашу, что с нами произошло.
Он хмыкает.
— Ничего особенного, Лен. Просто мы сменили транспортное средство… не по своей, правда, воле, но это уже детали…
— А если серьезно?
Слегин кидает на меня короткий взгляд, словно желает удостовериться, что я вынесу ту правду, которую он собирается мне сообщить.
— А если серьезно, — говорит он, — то этот гад действительно взял нас за жабры. Во всяком случае, наша попытка к бегству с самого начала была ему известна. И, чтобы предотвратить ее, он задействовал такие силы, которые еще никогда не пускал в ход. Несколько машин, набитых вакуумной взрывчаткой, с водителями-камикадзе. Плюс снайперы, вооруженные разнообразным смертельным — причем не только стрелковым — оружием… Если бы мы не были в танке и если бы не шли в середине колонны, то сейчас беседовали бы с тобой на небесах. Между прочим, ребята там до сих пор ведут бой… С парализаторами против ракетометов и пулеметов, представляешь себе картину? — Тут он не удерживается от пары непечатных словечек. — Естественно, место действия — как в фильме про войну, все в руинах, все горит, дома рушатся… Ну а я взял на себя смелость вывезти тебя из этого ада на первом попавшемся драндулете. Извини, что опять предварительно не проконсультировался с тобой, потому как ты вряд ли был в состоянии общаться…
— И что теперь? Куда ты меня на этот раз везешь? В Кремль? Или в правительственное подземное убежище?
— Не угадал, — кривится окровавленная щека моего друга. — Есть еще один вариант…
— Какой?
Он угрюмо бурчит:
— Скоро узнаешь, Лен.
— А как же ультиматум Дюпона? Сколько осталось до конца того срока, который он назначил?
Слегин лишь отмахивается, лихорадочно вращая одной рукой штурвал, — видимо, впереди на дороге возникли какие-то препятствия.
— Он назначил новый срок. Так что у нас еще есть время…
— Новый срок? — зачем-то переспрашиваю я. Голова гудит и соображает с трудом, иначе я не задал бы следующий вопрос: — Значит, он еще раз выходил на связь с тобой?
— Угу. Буквально несколько минут назад…
— И что?.. Слушай, ты не мог бы вытащить язык из одного места? Почему я должен вытягивать из тебя каждое слово, как из Слепого Снайпера на допросе?!
— Успокойся, неугомонный, — советует Слегин. — Мы скоро будем на месте…
Я умолкаю, обдумывая ситуацию. Потом спрашиваю:
— Послушай, Слегин, а кто-нибудь еще, кроме нас с тобой, знал об ультиматуме Дюпона?
Он пожимает плечами:
— Ну, если только телепатия существует…
— Ты уверен, что Дюпон не звонил ни Президенту, ни прочим представителям руководства Сообщества?
— Конечно, нет. На его месте я бы не стал этого делать.
— Почему?
— Да потому, что тогда ему точно не на что было бы надеяться. Насколько я знаю верхушку, там сидят люди, готовые пустить в расход полпланеты ради того, чтобы заиметь в твоем лице гарантию бессмертия…
Я недоверчиво хмыкаю.