Карапетян закусывает губу.
— Прости, Виталий, — качает он головой, — но сказать тебе это я не могу. Слушай, как человек человека прошу, а?
— Ну, тогда и ты меня прости, — развожу руками я. — На нет и суда нет, приятель…
И возобновляю бег наверх, оставив армянина остолбенело стоять на лестнице.
Потом, все — потом. Узнаю, какую новость хочет сообщить мне Астратов, — и обязательно разберусь с этим чересчур свободолюбивым типом, чтобы окончательно выяснить, куда и зачем он рвется из Взрослого Дома. Если, конечно, в этом еще будет необходимость…
На джампере в гости к Лабецкому мог пожаловать только сам Астратов. Все прочие «раскрутчики», включая Гульченко, прибыли бы наземным транспортом…
Я не ошибся. В кабинете Лабецкого (которого тут нет) действительно сидит Астратов. И не один.
— Вот это да! — восклицаю я. — Слегин!.. Неужто тебя бросили ко мне в качестве подкрепления?
Негритянка в «дудочных» джинсиках, вальяжно развалившаяся на кожаном диванчике напротив Астратова, нехотя откладывает в сторону какой-то иллюстрированный журнал и измеряет меня взглядом с ног до головы.
— А ты что — не рад? — осведомляется она. с невозмутимой ленцой. — И потом, почему — бросили? Что я — копье или камень, чтобы меня бросали?
— Ну, извини за неудачное выражение, — хлопаю я его/ее по плечу (до сих пор не могу понять, в каком роде следует говорить о «перевертышах»: соответственно полу реинкарнированного или его носителя?). — Конечно, я рад тебя видеть, Слегин!..
— А уж я-то как рад, — откликнулся мой друг, но с таким мрачным выражением лица, будто его что-то гнетет.
— Если мне будет позволено вмешаться в вашу дружескую беседу, господа, — говорит Астратов, по-хозяйски копаясь в компе заведующего, — то я хотел бы заметить, что времени у нас в обрез. И не только сегодня, но и вообще… — Он озабоченно смотрит на свои наручные часы. — Наговоритесь во время полета — тем более что лететь нам часа два, не меньше… Но это я так, к слову.
Может быть, я ослышался?
— Полета? — повторяю я. — О чем вы, Юрий Семенович?
Он неторопливо убирает с экрана окно, в котором мелькал какой-то сплошной текст без абзацев — видимо, сообщение по каналу секретной связи, — и лишь потом отвечает:
— Мы забираем вас в Москву, Владлен Алексеевич.
— А как же мое задание? Между прочим, у меня сегодня окончательно сформировался список из семи лиц, которых неплохо бы досконально проверить…
— Твое задание приостанавливается, Лен, — говорит Слегин. — По крайней мере, на сегодняшний день…
— Но почему? — по инерции спрашиваю я, хотя уже догадываюсь, в чем дело. — Неужели вы нашли его?!. Ну что же вы молчите? Да или нет?
— Возможно, — говорит Астратов. — Благодаря Булату Олеговичу наше внимание привлек один из тех, кто ранее прошел реинкарнацию…
— Что значит — возможно? Он признался или нет?.. Он хоть жив? Или опять ускользнул на тот свет?
— Жив, жив, не волнуйтесь. Но окончательный вывод делать еще рано. Мы еще не беседовали с ним… по-настоящему. И я очень хотел бы, чтобы вы присутствовали при этой беседе.
— Ладно, идемте, — говорит Слегин, — а то Лабецкий, наверное, уже устал исполнять обязанности часового…
— Мы попросили Фокса Максимовича присмотреть за выходом на крышу. На всякий случай. — поясняет Астратов, поднимаясь со скрипучего стула. — Надеюсь, вам ничего не надо забирать из интерната, Владлен Алексеевич?
Я медлю с ответом.
Что я мог бы забрать отсюда? Даже в прошлой жизни я не был обременен имуществом, а теперь-то и подавно. Все мое барахло умещается в прикроватной тумбочке, и даже оно — казенное, за исключением зубной щетки. Нет у меня больше ничего своего. Ни имущества, ни права распоряжаться самим собой.
Но тогда откуда это странное чувство, будто я действительно оставляю в Доме нечто такое, чего не успел сделать? Будто дал кому-то обещание, но не сдержал его. У кого же я в долгу? И в чем заключается этот долг? Ах, вот оно что…
Я мысленно вижу лица тех, с кем общался во Взрослом Доме. Глаза, на дне которых тлеет боль одиночества и обреченность приговоренных к пожизненному заключению. Сто пятьдесят человек — вот что я оставляю здесь, и именно у них я в долгу. Но забрать их отсюда невозможно.
Я могу лишь запомнить их навсегда. И никогда не забывать.
— Нет, ничего не надо, — говорю я наконец вслух. — Я готов…
Мы поднимаемся на служебном лифте на самый верхний этаж и, пройдя по коридору до конца, упираемся в тупичок-аппендикс, где расположен выход на взлетно-посадочную площадку для джамперов.
Возле двери, ведущей на крышу, в старом соломенном кресле сидит Лабецкий и читает что-то с экранчика комп-нота.
— Что, забираете Виталия Игоревича с собой? — говорит он, поднимаясь из кресла при нашем появлении.
— Забираем, — кивает Астратов.
— Безвозвратно? — уточняет заведующий.
— Там видно будет, — пожимает плечами начальник Раскрутки.
— Как сказал один слепой: посмотрим, — добавляет Слегин.
— Ну, тогда — до свидания, Виталий Игоревич, — вздыхает Лабецкий, протягивая мне свою мягкую, пухлую ладонь. И добавляет: — Знаете, а я почему-то уверен, что вы в любом случае еще вернетесь к нам. Если захотите, конечно…
— Спасибо, — говорю я. — Спасибо вам за все, Фокс Максимович…
Первым в дверь проходит Астратов, за ним — Слегин, я иду последним. Лабецкий, вытащив из кармана связку ключей, услужливо придерживает тяжелую дверную створку, обшитую нержавеющей сталью.
Потом, помахав нам вслед, закрывает дверь. Звука запираемого замка я не слышу, но зато, когда мы отходим на десяток шагов, в дверь что-то приглушенно бухает, словно таран в ворота осажденной крепости, а потом створка распахивается вновь, и, оглянувшись, я вижу в проеме знакомую детскую фигурку со светлыми волосами и искаженным непонятной гримасой лицом.
Карапетян, явление второе. Что ему надо? Неужели он решил пасть в ноги Астратову с просьбой выпустить его на свободу?
Однако у армянина-скандинава явно другие намерения. Он в несколько прыжков оказывается рядом со мной и, обхватив меня железным захватом сзади за шею, приставляет к моему горлу что-то колючее и холодное.
Скосив глаза, я вижу лезвие ножа, испачканное красными пятнами, и с тихим ужасом догадываюсь, чья это кровь..
— Слушайте меня внимательно, — обращается Карапетян к Астратову и Слегину, еще не осознавшим, что происходит. — Если вы сделаете хоть один шаг ко мне, я убью его! Если вы не выполните то, что я вам скажу, я убью его!.. Поймите, мне уже нечего терять!.. Я только что убил одного человека и не остановлюсь перед убийством второго!.. Советую выполнить мое требование! Иначе я убью его — покойной матерью клянусь, что убью!..